Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Воинскую повинность он отбывал в Антибе в полку альпийских стрелков, а когда вернулся домой, Лу-Папе, не желая делить дом с кем-либо, прикупил для него небольшую ферму под названием «Мас-де-Массакан» – по фамилии бывшего владельца.

Это было довольно длинное строение, стоящее чуть ли не на самом верху склона, за ним располагался густой черный сосновый бор, а напротив, по ту сторону глубокой и узкой ложбины, находилась деревня Бастид-Бланш.

Ниже по склону до дна ложбины на террасах располагались «поля»: это были полосы земли, удерживаемые низкими каменными стенками, сложенными сухой кладкой [8] Вся плодородная пахотная земля в этих местах расположена по склонам холмов, ее необходимо удерживать на месте, на террасах (по-провансальски рестанк ), с помощью низких каменных стенок «сухой кладки», то есть такой, при которой камни кладутся друг на друга и ничем не скрепляются. . Тут и там можно было видеть оливы, подстриженные определенным образом – в виде кольца, нанизанного на ствол, – миндальные и абрикосовые деревья и полосы земли, засеянные пшеницей, кукурузой или отданные под помидоры.

К ферме вела извилистая каменистая дорога, которая потом терялась в ложбине Розмаринов, расположенной еще выше, в холмах. У фермы дорога расширялась и образовывала небольшую площадку, в глубине которой у колодца, под сенью большой смоковницы стоял дом. Перед дверью росла старая шелковица, чей огромный ствол со временем превратился в дуплистую трубу; она широко и свободно раскинула ветки с пышной листвой и давала обильную тень.

Даря ему этот дом в качестве аванса будущего наследства, Лу-Папе сказал Уголену:

– Когда я умру, переберешься в дом Субейранов, а пока приведи в порядок Массакан, будешь сдавать его в аренду крестьянам или оставишь кому-нибудь из своих детей…

Сам Уголен думал, что никогда не женится и родовой дом будет сдавать какому-нибудь господину из города, а сам останется доживать свой век в домике в холмах, где сможет преспокойно сам с собой разговаривать и, запершись, пересчитывать свои денежки.

Отец оставил ему тридцать две золотые монеты в маленьком чугунке, который зарыл в кухне под ножкой кровати. Через каждые четыре или пять месяцев Уголен к этому сокровищу добавлял очередной золотой луидор: сперва он раскладывал все имеющиеся блестящие монеты на столе и пересчитывал их при желтом свете свечи, положив рядом с собой заряженное ружье. При этом он их гладил, проводил ими по щеке, а затем, перед тем как уложить обратно в чугунок, целовал каждую монету.

Время от времени Лу-Папе, который мечтал возродить угасающий род, предлагал ему в жены какую-нибудь из местных невест, которая была бы не прочь выйти замуж за земли Субейранов, добавив к ним свое приданое. Но Уголен неизбежно отвечал:

– У меня же нет мула, я беру твоего. У меня ни коз, ни кур, потому как после них остается голая земля. Я даже не ношу носков, мне от них щекотно. Так к чему мне жена?

– Ну, есть еще и чувства, – возражал Лу-Папе.

– Что до этого, – парировал чувствительный Уголен, – я почти каждую неделю спускаюсь в Обань, по пути на полчасика заглядываю в «Смоковницу» и прочищаю себе башку… Я подсчитал – это обходится мне франков в пятнадцать в месяц, и я могу выбирать, с кем… А вот жену пришлось бы кормить, одевать, она бы без умолку трещала, как сорока, и занимала бы все место в моей кровати. А посему поживем – увидим.

Лу-Папе не настаивал на своем. Но в один прекрасный день, придя в Массакан пообедать, он оглянул просторную кухню, покачал головой и изрек:

– Куренок, так больше нельзя. Этот дом – самый настоящий свинарник. Твое постельное белье ни на что не похоже. Рубашка – половая тряпка, а штаны до того драные, что ягодицы видны. Не женись, раз не хочешь, но без женщины-то тебе не обойтись. Я тебе подыщу.

В тот же самый вечер он вернулся вместе с Аделией, которая несла на плече новенькую соломенную метлу и скребок с длинной ручкой. Это была вдова лет сорока, белобрысая, неряшливо причесанная, с болтающейся грудью под синей короткой кофтой. У нее были большие коровьи глаза, толстые губы и на щеке родинка, откуда торчали две-три светлые волосинки.

– Это Аделия, – представил ее Лу-Папе, – славная, работящая.

– Она что, будет приходить каждый день? – забеспокоился Уголен.

– Три раза в неделю! Тридцать су в день. Это недорого и стоит того. Ты только посмотри на нее!

Делия, вооружившись метлой, уже гнала к двери клубы пыли, выметенные из-под громоздкого шкафа.

– Не так быстро, Делия, – обратился к ней Уголен. – Идите сюда, присаживайтесь, выпьем вина, поговорим.

Делия села, не выпуская из рук метлу.

– Все уже обговорено. Она будет приходить по понедельникам, средам и субботам. В семь утра. Приносить хлеб, убирать дом, готовить обед на два дня вперед. С ужином возиться не стоит, будешь ужинать у меня… Она станет забирать твое грязное белье в стирку, а еще все починит и заштопает. И в шесть вечера уйдет, – выложил Лу-Папе.

– В субботу было бы лучше, чтобы она спала здесь, – встрепенулся Уголен.

– Зачем? – поинтересовалась Делия.

– Для компании. У вас больше нет мужа, а у меня нет жены. Значит, никому от этого плохо не будет!

– А почему бы и нет? – вставил Лу-Папе.

– Мне все эти штучки никогда особенно не нравились, – как-то нетвердо заметила Делия.

– Мне тоже, но дело в том, что я молодой и кровь во мне бурлит. Природа требует, ничего не поделаешь.

– Разумеется! От этого надо освободиться, чтобы не беспокоило и не мешало работать, – подтвердил Лу-Папе.

Делия без всякого энтузиазма покачивала головой.

– Слушай, Делия. Я не буду тебе надоедать своими ухаживаниями, как делают некоторые. Не стану говорить тебе о любви, я не умею. Не стану тебе мешать спать. И знаешь, если будешь оставаться по субботам на ночь, стану доплачивать сорок су.

– Ну нет! – возмутилась Делия. – Было бы отвратительно получать за это деньги. Но если хочешь, вместо тридцати су в день плати сорок, и, может быть, я буду оставаться, потому как в субботу вечером все в деревне тешатся, а я не знаю, куда себя девать.

– Вот и славно, – заключил Лу-Папе. – Раз вы договорились, разговор окончен.

Аделия встала и опять с азартом принялась охотиться за пылью.

– Пойдем со мной, Папе, – предложил Уголен. – Надо поговорить. А потом кое-что тебе покажу. Пошли!

Подведя старика к шелковице и усадив его на низкую каменную стенку, окружающую ствол старого дерева, он заговорил:

– Во-первых, вот что я должен тебе сказать. Та жизнь, которую я здесь веду, никуда не годится. Работаю я много, да только проку-то что? Два мешка турецкого гороха, шесть корзин абрикосов, двадцать литров оливкового масла, три бочки вина, миндаль, давленые оливки, несколько десятков певчих дроздов, сто килограммов инжира – все это так, пустяки… В этом году я заработал всего-навсего семьсот пятьдесят франков… Хочу взяться за работу посерьезнее.