Димитр Коруджиев - Невидимый мир

«Свободное такси», — произносит супруга, вскидывая руку. И я понимаю внезапно, что голос у нее подменен.

Перевод Н. Смирновой.

Бухгалтер Павлов возвращался домой со своей субботней прогулки. Легко и вроде бы непринужденно он шел по деревушке, чьи обитатели давно привыкли к виду туристов, толпами поднимавшихся в горы или спускавшихся по тропинкам вниз. Местные мужчины пили пиво, их взгляды рассеянно блуждали по кучам садового мусора. Женщины развешивали выстиранное белье. Лениво-апатичные, люди теряли индивидуальность; однообразие их поз и скупость движений вызывали у Павлова такое ощущение, будто он ступает по мягкому ковру с монотонным узором. Ему хотелось, не причинив никому беспокойства, досыта насладиться привычными и дорогими ему картинами — потому он и отправился в это небольшое путешествие.

— Добрый день, — неожиданно поздоровался с ним стоявший у забора человек в жилетке.

Лицо бухгалтера просветлело, он с благодарностью посмотрел на него и ответил:

— Добрый день.

Вот и все, что произошло. Но, продолжая свой путь, Павлов уже смелее поглядывал на дворы. Он почувствовал себя так, словно поздоровался со всем, что его окружало: с мужчинами в подтяжках и детьми, держащими в руках хлеб с маслом, с кустами, фруктовыми деревьями и низенькими домиками. Ведь он и в самом деле никого не беспокоит. Люди здесь давно привыкли время от времени перекинуться парой слов с многочисленными туристами… Но Павлов понял это как особое к себе расположение.

За поворотом у самой дороги он увидел раскидистое черешневое дерево. Захотелось попробовать ягод. Он подошел поближе, восхищенный небрежной и беспорядочной красотой дерева, столь щедро предлагавшего всем свои плоды, и уже собирался протянуть руку, как вдруг краем глаза заметил стайку ребятишек. Они приближались к дереву, не отрывая от него взгляда, поплевывали себе на ладони и потирали руки. Павлов без сожаления отошел от черешни, пропало и желание попробовать ягод. Может быть, останется в памяти мальчишек сладкий миг предвкушения — а вместе с ним дерево и спина человека, и расплывчатая тень Павлова когда-нибудь мелькнет в их воспоминаниях, подобно тому как на снимках, сделанных в далеких городах, всегда мелькают смутные силуэты незнакомых людей…

Павлов уже давно привык отступать. Он отступал, чтобы не разрушить, отступал, чтобы самому не быть разрушенным. Одно было неотделимо от другого. Вчера утром начальник планового отдела, оскалив в усмешке зубы, сказал ему: «Павлов, всем известно, что как мужчина ты не на многое способен, но если хочешь, я могу тебе помочь». Сейчас, отдаляясь от черешни, которую он уступил детям, Павлов испытывал чувство, будто он вновь безмолвно отступает и перед начальником планового отдела. Но до каких пор можно это терпеть?

Он вышел на широкое шоссе, по которому ходили автобусы до города. Деревушка осталась позади. Что готовили ему следующие несколько километров? Он видел высокие здания из стекла и бетона, стоявшие на большом расстоянии друг от друга, — это были научные институты, построенные с учетом самых современных требований: за чертой города, в тишине, с множеством окон и обилием света, но такие пустые и холодные в выходной день. Неожиданно Павлов почувствовал усталость. До остановки было далековато, да и автобусы ходили редко. Он сошел с дороги, присел на большой камень, огляделся вокруг. И увидел, как со стороны гор едет легковая машина — такси. Павлов поднялся, но, как недавно под черешней, краем глаза заметил какую-то фигуру, только на этот раз значительно дальше — у одного из зданий, которое попадало в поле его зрения. Неведомая сила заставила его повернуть голову и посмотреть в ту сторону. Он готов был поклясться, что там женщина, которой тоже нужно такси, к тому же беременная женщина.

Такси медленно проехало мимо. Шофер посмотрел на Павлова, но тот не поднял руки, а только проводил машину взглядом и с удивлением обнаружил, что женщина и не собиралась голосовать. Через минуту все вокруг опустело, но Павлов и на этот раз не огорчился. Он легко шагал по дороге, придерживая перекинутую через плечо маленькую сумку. Голые пустыри сменялись стеклянными зданиями. Их вид смутно напомнил машинистку с холодными глазами, которая ненавидела Павлова, и он всегда старался отойти подальше, как только она принималась судачить об их коллегах. Павлов знал, что несколько дней назад машинистка остановила в коридоре юриста Томанову, дважды разведенную женщину, и завела разговор о ее нравственности, прикрывая свои собственные мысли именем бухгалтера. «Ты знаешь, Павлов говорил о тебе, что…» С тех пор Томанова тоже невзлюбила его, а машинистка стала относиться к нему еще хуже, чем раньше, справедливо полагая, что ему уже известно об этом разговоре… И снова хотелось спросить себя: «До каких пор можно это терпеть?»

Постепенно Павлов перестал замечать, куда идет.

Шаги становятся все медленнее, фигура — все сутулее, сумка на плече — все тяжелее, и это уже не сумка, а рваный мешок… Исчезает куда-то бухгалтер Павлов, исчезают шоссе и высокие здания. Пробудившийся после долгого сна гном с белой бородой, в шапке с кисточкой и в громадных башмаках с загнутыми носами тяжело ступает по раскисшей от вечной сырости земле. Стая ни на минуту не смолкающих ворон с карканьем кружится над его головой. Густые испарения поднимаются над лесом, над поляной, по которой он идет. Все вокруг становится неясным и расплывчатым: деревья, облака. В пробивающемся сквозь птичий гомон молчании — мрачная и торжественная таинственность. Согнувшись под тяжелой ношей, гном потихоньку приближается к лесу, где разыгрывается извечная драма — где борются добрые и злые силы.

— Эй, приятель! — послышался чей-то голос.

Павлов обернулся, словно во сне увидел остановившийся рядом автобус и людей, которые с сочувствием смотрели на него сквозь стекла.

— Что с тобой? Ты еле плетешься, — сказал тот же голос. — Давай садись, хоть здесь и нет остановки.

Только теперь Павлов выпрямился, поправил сумку на плече и заметил водителя, высунувшегося из окна.

— Я вам очень, очень, очень благодарен, — сказал Павлов, сел в автобус и занял место на заднем сиденье.

Он все еще не мог прийти в себя. Гном уходил куда-то в сказку, не сознавая того, ведь он был сказочным существом, — но именно там, он знал это, его ожидало что-то важное.

«Сказочное и важное», — сказал себе Павлов.

Потом повторил:

«Сказочное и важное… Таким все должно быть».

Но не смог вспомнить ничего, что было бы таким.

В памяти проплыла вереница приятных, но вроде бы незначительных эпизодов из его жизни. Потом вспомнились и другие случаи, когда его пытались облить грязью — он не хотел к ней прикасаться, чтобы не разносить ее дальше. Да… Вся его жизнь — только тончайшее сплетение маленьких радостей и мелких огорчений, и ничего значительного.