Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Настроение немного испортилось. Все же, как зачарованный, он повторил про себя:

«Сказочное и важное…»

В следующую минуту Павлов уже ни о чем не думал, он перестал замечать, что происходит за окнами автобуса. Как и все остальные пассажиры, он сидел, уставившись вперед. Их затылки, грязная дорожка в проходе между сиденьями, полая металлическая перекладина возле передней двери — все это не проникало в его сознание. Такое состояние отрешенности в дороге испытывают многие люди, но у Павлова оно было по другой причине — ведь сейчас он чувствовал себя частью маленького коллектива и, сидя рядом с этими людьми, даже в мыслях старался ничем от них не отличаться.

Но когда в центре города он вышел из автобуса, вдруг без всякой причины ему вспомнились слова, которые часто повторяла его жена:

«Ты никогда не сможешь, ты всегда будешь вести себя так, будто это не ты, а какой-нибудь самый заурядный человек».

«Что значит „не сможешь“?»

«Ведь только я по-настоящему знаю тебя». — Жена не слушала его, она смотрела на него невидящим взглядом, а в ее голосе звучали любовь и горечь.

Павлов шел к своему дому мимо звенящих трамваев, черно-серых зданий, знакомых витрин, табличек с именами врачей, дантистов и парикмахеров — некоторых из этих людей, наверно, уже не было в живых, а таблички все еще висели на стенах домов. Павлов любил эту привычно-обыденную атмосферу вечернего города, когда на темнеющем небе вырисовывалась наслоившаяся за день усталость, а из невидимых недр веяло дыханием пыльной, душной книжности.

Но он любил и те минуты, когда сгорбленный гном шел под пронзительные крики птиц, неся свой полный подарков мешок. Правда, сейчас, видя на каждом шагу свое отражение в витринах, он считал эти мечты наивными. Может быть, несовместимые влечения владели его душой? Павлов не думал об этом. Полуосознанно он поглощал свое очередное удовольствие.

Но, прежде чем переступить порог дома, он должен был пережить еще что-то. Еще? А были ли у него на самом деле какие-то переживания? Когда он начинал размышлять о мелких эпизодах из своей, в общем-то, безбурной жизни, ему всегда казалось, что она наполнена детскими, бесполезными, никому не нужными переживаниями. Тогда он говорил себе, что наивны не только отдельные моменты, но и вся его жизнь в целом.

Павлов уже видел застекленную дверь своего дома, предвкушал, как войдет в свою маленькую квартирку… Снова напомнила о себе неизжитая и странная привычка, снова в сознании промелькнуло одно из немногих известных ему французских слов — «лонтан», означавшее что-то далекое. Слово расстелилось светлой дорожкой на его пути к подъезду, и он зашагал, охваченный скрытой радостью возвращения. И вдруг он увидел директора Топалова.

Директор шел ему навстречу, разгребая воздух широкими взмахами рук. Люди инстинктивно шарахались в стороны, так что пальцы Топалова едва не касались их одежды. Так же как они, Павлов давно стал избегать любого соприкосновения с директором и всегда скрывался за первой попавшейся дверью, как только замечал его в коридоре. Такая реакция не зависела от воли Павлова, она возникла после совместной командировки, когда случай свел их в одном гостиничном номере. В тот день Павлов рано лег спать — около половины десятого. Топалов вернулся поздно ночью. Наполнив комнату винными парами (он пил где-то с местными работниками), директор зажег все лампы, в том числе и маленький ночник Павлова, и стал шумно раздеваться. Накрывшись с головой одеялом, бухгалтер притворялся спящим и старался мысленно как можно скорее отдалиться от Топалова. Директор продолжал вести себя так, будто он один в комнате. Он сделал стойку на руках, потом уставился в зеркало, разглядывая свою волосатую грудь. С грохотом распахнул окно, сделал рукой покровительственный жест, презрительно вглядываясь в ночной город. Потом забормотал: «Город… ничтожества… провинция… я приехал… да я их… его жену… еще посмотрим…»

Павлов пошевелился и по недоуменному взгляду директора понял, что тот вообще забыл о его существовании…

Сейчас Павлов в отчаянии озирался по сторонам. Вдруг в десяти метрах от себя он увидел двух своих коллег из планового отдела — Петрова и Теневу. У обоих были семьи, дети, но с некоторых пор их связывало взаимное и недозволенное чувство. Они держались за руки, смотрели друг другу в глаза и, так же как Топалов, ничего не замечали вокруг себя. Но в их отрешенности было и что-то величественное, потому что от нее веяло добровольно взятым на себя риском и на мгновение завоеванной свободой. Они должны были пройти мимо — влюбленные и директор, так и не заметив друг друга. Но если случайно… Павлов вдруг заметил следы ушедшей молодости на их лицах, старомодный покрой одежды, уловил и что-то жалкое в этих двух стареющих людях, мимо которых проходили, обнявшись, молодые пары. Он представил, как под взглядом Топалова они разнимают руки, а потом замечают и его, Павлова, и восторг сменяется страхом и ужасным чувством уязвимости. Рано или поздно это случится, но только не на его глазах!

Бухгалтер решительно направился к Топалову.

— Товарищ директор! — Павлов впервые произнес эти слова не в стенах предприятия, а посреди людской толчеи на центральной софийской улице.

Топалов остановился и посмотрел на него так, как когда-то в гостинице. Последовало минутное молчание.

— А-а, это вы… да, да… как ваша бухгалтерия? — все же спросил директор.

— Спасибо, все в порядке, — ответил Павлов.

Топалов нервно передернул плечами, не скрывая своего удивления, что его остановили без всякой причины. Пара прошла мимо них.

— Ну хорошо, товарищ… — директор замолчал.

И вдруг, не прощаясь, пошел прочь.

Павлов медленно прошел последние метры до подъезда, медленно стал подниматься по лестнице. Хорошо проведенный субботний день теперь уже напоминал высокую стену, разъеденную снизу доверху трещиной, из которой сыплется штукатурка. Только что случившееся сливалось с той давней сценой в гостинице, и Павлов смутно догадывался, что он уже давно обманывает себя и что его правильно построенная жизнь — иллюзия.

Он боялся, как бы это унижение не отразилось на его отношении к Петрову и Теневой — случайной причине его поступка. Раньше ему никогда не приходило в голову, что подобное совпадение неизбежно, что когда-то оно произойдет — встреть он Топалова у черешни, он, возможно, и тогда бы пошел на унижение, лишь бы сберечь радость детям. Но тогда изменилось бы его отношение к мальчишкам… Больно было думать обо всем этом.

На площадке перед дверью своей квартиры Павлов вдруг замер. Вдалеке шагал гном…

На этот раз он был совсем рядом с лесом. Почему так сильно стучит сердце? Он в самом деле у леса или кто-то рассказывает ему о летящих оттуда со зловещим карканьем птицах? Огромные башмаки с загнутыми носами утопают в кустах, и в слабо струящемся свете гном видит, как их кончики — один за другим — появляются где-то поодаль. «Кха-кха», — на верхушке дерева кашляет простуженная белочка. Ее изможденное тело отрывается от ствола и мягко падает на влажную землю. У корней дерева тотчас же образуется маленькое облачко, оно постепенно сгущается и превращается в миниатюрную фею. Прозрачные ножки феи плывут над землей, она встречается взглядом с гномом. Потом склоняется над упавшей белкой, прикасается к ней краем своей накидки. Белочка медленно поднимается. Не в силах сдержаться, гном протягивает руки, берет ее, с трудом сажает на самую нижнюю ветку. Вдруг фея заговаривает, обращаясь к нему на «вы», ее голос подобен шелесту плавно падающего на землю листа. «Вы думаете, только я видела то, что вы сделали? — говорит она. — Как это важно, что вы появились!» Она тает, сливается с деревом, а гному ее исчезновение не кажется чем-то необыкновенным. И снова — кусты, деревья, мерцающий свет… Гном застывает на месте, сердце замирает: на крошечной полянке черный косматый лесной великан заталкивает в податливую землю совсем маленькую, ростом меньше гнома, лошадку с буйной гривой. Великан беззвучно смеется, его смех страшен. Совсем неожиданно гнома охватывает нелепое возбуждение, похожее на приступ радости. Скрытый за могучим стволом дерева, он издает воинственный клич. Великан выпрямляется, лошадка выскальзывает из влажной земли и исчезает в кустах. Чудовище замечает гнома, вышедшего из своего укрытия. «Эй ты, выродок, — кричит великан, — что это ты там делаешь?» Гному хочется спрятаться, утонуть в непроходимых зарослях. Но неожиданно для самого себя он шипит зловеще: «Если ты еще раз назовешь меня так, я тебя убью!» Великан растерянно смотрит на него, потом поворачивается спиной, хватается за одну ветку, за другую, растворяется в зелени деревьев. «Замечательно! И как только у тебя хватило смелости?!» Над головой гнома сидит чудесная птица — белая, с длинным тельцем и красными глазками, в ее хвосте — одно-единственное перо…