Георгий Караславов - Повести

Холодность и вечные капризы избалованного свекра опротивели ей. Впервые после свадьбы она почувствовала, что ненавидит его. Ее душа возмущалась и бунтовала, но она не смела поделиться своей болью даже с мужем. Не дай бог, сцепятся они… Лучше молчать, терпеть и ждать…

Казалось бы, за обедом не было сказано ничего особенного, но все работавшие на гумне чувствовали себя подавленными. Старый Гашков молчал и сопел, лежа в тени овина на старой попоне. Он было отпустил какую-то шутку, чтобы развеселить остальных, но его никто не поддержал.

Обмолотили рожь, провеяли зерно и пошли ужинать. Гашковиха приготовила сытный и вкусный ужин, что не мешало ей извиняться за бедный стол, говорить, что работники могут остаться недовольны, но где, мол, ей, старухе, одной управиться… Все в один голос уверяли, что ужин очень вкусный, что угощением довольны. Уставшая за день молодежь ела с удовольствием. Постепенно все оживились, разговорились.

Пришла Лоевиха и поставила на стол огромную сковороду теплой каши с рыбой, запеченной на жаровне.

— Дети принесли рыбу, — объяснила она, — наловили у мельницы вершей, притащили целую торбу, вот я и решила — дай, думаю, отнесу и к свату Добри…

Первым отведал каши старый Гашков. Он одобрительно покачал головой, потом посмотрел на Лоевиху.

— И рыба хороша, и мастер знает свое дело, — похвалил он.

— Это дети молодцы — ведь сколько рыбы наловили, — скромно отклонила похвалу Лоевиха, с удовольствием наблюдая, как рабочая дружина уничтожает ее стряпню.

Уже доедали кашу, когда калитка слабо скрипнула, и в ней показалась голова Ильи Лоева. Он тихонько окликнул Русина. Русин, даже не проглотив куска, встал, стряхнул крошки с колен. Он уже шагнул к выходу, когда старый Гашков оглянулся и озадаченно поинтересовался, в чем дело.

— Да Илья зовет нашего Русина, — ответила Гашковиха.

Гашков бросил вилку и, обернувшись, повелительно сказал:

— Русин! Сюда!

Русин смешался.

— Только узнаю, зачем меня Илья зовет, — ответил он и снова подался к выходу.

— Сядь на место! — гаркнул Гашков и, резко размахнувшись, показал, куда именно он должен сесть. За столом смущенно переглянулись.

Между тем Русин оправился от первоначального смущения. Окрик отца задел его за живое.

— Узнаю, зачем меня зовут! — решительно заявил он и направился к выходу.

— Знаю, зачем он тебя зовет! — Старик приподнялся, он побледнел от волнения, гнева, долго сдерживаемой злобы.

Поняв, чем это может кончиться, Гашковиха предостерегающе сказала мужу:

— Да пусть идет! Не съедят его!

— А ты, гусыня, не вмешивайся! В этом доме я командую!

Обеспокоенная таким оборотом дела, жена по-пожила руку ему на плечо.

— Что ты говоришь, Добри! — она произнесла это тихо, кротко, примирительно.

Гашков обернулся и ударил жену по щеке тыльной стороной ладони. Женщина схватилась за голову и отпрянула.

Снохи Лоева выскочили из-за стола. Поднялся и Милин. Тинка подбежала к мужу, взяла его за руку.

— Прошу тебя, прошу тебя, ну пожалуйста! — она плакала и тянула его назад.

В это время во двор вошел Илья, подошел к столу.

— Добрый вечер, — сказал он, силясь сохранить спокойствие, но голос его дрогнул. Никто не ответил ему на приветствие. — В чем дело? Уж не я ли помешал вам ужинать?

— Ты! — хозяин сурово посмотрел на него.

— Я? — Илья поднес руку к груди.

— Ты! — еще суровее произнес хозяин.

— Он сегодня не в себе! — простонала хозяйка.

— Тогда прости! — Илья отвесил легкий поклон. — Не знал… больше не буду приходить в твой дом.

— И правильно сделаешь, — мрачно ответил Гашков.

— Он приходит ко мне, а не к тебе! — вмешался Русин. Гашков повернулся к сыну и так взглянул на него, словно видел впервые. — Он мой гость, и ты не имеешь права его выгонять, — твердо сказал сын.

— Пока я жив, в этом доме будут только мои гости! — задыхаясь от ярости, крикнул старик. — А когда умру, если хочешь, приглашай хоть антихриста.

Русин что-то буркнул и нервно передернул плечами. Тинка прижалась к нему, приглушенно всхлипывая.

— Да что случилось-то? — спросила бледная, как полотно, Лоевиха. — Чем он провинился?

Старик повернулся к сыну, но, в сущности, слова его предназначались сватье:

— С сегодняшнего дня я запрещаю тебе ходить к ним! — он кивнул головой в сторону Лоевых.

Ангел Лоев, который до сих пор только нервно мял в пальцах хлебный мякиш, вытаращил глаза. Он знал, что так случится, ожидал этой ссоры, и все же происшедшее привело его в смятение. Его поразила грубость старого сельского богача. Кровь бросилась ему в голову, скулы побагровели.

— Дом наш беден, сват, — Лоев сделал ударение на предпоследнем слове, — но каждый может войти в него с честью! — Старик весь напрягся, словно собирался ринуться в бой.

— Может быть, твой дом и хорош, но я своему сыну ходить к вам не позволю! — решительно, с чувством превосходства бросил Гашков.

— Вот как! — Лоев горько усмехнулся. — Столько лет мы были для тебя хороши, и вдруг…

— Не вдруг! — быстро и резко крикнул Гашков.

— С каких же пор?

— Сам знаешь!

— Знаю! — решительно заявил Лоев. — После ноября позапрошлого года… Тогда ты начал сторониться.

— Не я! Ты начал сторониться!

— Я стою на том же, на чем стоял. А вот ты? — строго спросил Лоев.

— Ты переметнулся к антихристам! — Гашков затрясся от гнева и презрения. — К дьяволам!

— Я стою на том же, на чем стоял!

— И я стою на том же, на чем стоял!

— Тогда — извиняй! — решительно произнес Лоев, встал, стряхнул с себя крошки и направился к выходу. За ним двинулись и его домочадцы.

— Боже мой, боже мой! — ломала руки Гашковиха. — Господи, да что же это? Почему? — недоумевала старая женщина.

Когда сумерки скрыли из виду Лоевых, Русин взял жену за локоть.

— Пошли, Тинка!

И зашагал к калитке. Тинка молча двинулась за ним.

Мать бросилась за молодыми, упала им в ноги, обхватила колени Русина.

— Сынок! На кого ты меня оставляешь? — Она всхлипнула, спустила руки и ударилась лбом о теплую землю.

Русин вздохнул.

— Что делать, мама, отец выгоняет меня! — Он подхватил мать под мышки, поднял, прижал к себе. — Не найти нам с ним общего языка. А кусок хлеба я и для тебя заработаю.

На притихшее село тихо и незаметно спускалась темная, безлунная ночь. Кто-то прошел по улице, беззаботно насвистывая, потом громко запел:

Старый Гашков встал и, шатаясь, пошел к дому. На пороге он обернулся, осмотрелся и, заметив у калитки что-то темное, крикнул:

— Дина! Пошли домой!

Никто ему не ответил.

В соседнем дворе залаяла собака.

Опершись на сноп ржи, Жанката смотрел на поредевшую листву груши и думал о Желязко — своем младшем сыне. Желязко был еще неуравновешенным, буйным, задиристым и непокорным парнем, и это радовало отца. Плохо было только то, что сын не советовался с ним в больших и важных делах. Прошлой зимой он сбежал с дочерью Гроздана Митьолова. Жанката был против такой мальчишеской женитьбы и целых два месяца не хотел и слышать о молодых. В конце концов, он смирился и принял их в свой дом, но затаил жгучую ненависть к снохе.