Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Да только не чистая благодать ошеломила Осипа, а то, что на фоне этой непорочности он увидел себя среди деревни чёрной капелькой блохи. И не от вида своего стало ему тошно, а от сознания, что питается он не живой кровью, а сыновней навозной жижею. И этому насилию не будет ни конца ни края…

Осип поморщился, повёл туда-сюда глазами, зубами скрипнул.

– На что уходит жизнь! – вздохнул. – Кому это надо?

Действительно, кому было надо, чтобы в мире сотворилась Земля, на ней микроб, который со временем переродится в червяка, потом станет головастиком, саламандрою, завром каким-нибудь, а дальше обезьяной. Та, нечистая её сила, схватит палку, укокошит противника, чтобы сохранить в себе родовое зерно. Семечко это, через тысячи поколений, в воображении Осипа Панасюка, увидит себя посреди сибирской деревни чёрной блохою, несчастной оттого, что не имеет возможности питаться живой кровью…

И совсем уже больным насекомым Осип побрёл дальше так, словно потерял смысл двигаться. Может, убрёл бы он за Казаниху, за Барабу, за морозную дымку горизонта и… там бы стал человеком… Только шум голосов прервал его неосознанное намерение.

Голоса неслись от школы. Там, во дворе, гурьба учеников быстро превращалась в шеренгу. Директор школы, поскрипывая костылями, направился вдоль готового строя. Он что-то говорил, останавливался, взмахивал рукой. Взмахи были энергичны, но в них действительно ощущалась пластика мелодии…

– Музыкант несчастный! – прошептал Осип. – Развелось всяких… Правильных… Терпи, задабривай, ублажай каждого…

Нагнетая в душу злобу, Осип ею вытеснял из себя чувство собственной никчёмности.

– Хватит! – сказал он довольно громко, чем испугал самого себя, и далее прошептал: – Забираю свою долю, и поминай как звали…

Решением этим он вытеснил из своего внимания школу вместе с ребятами и директором и почти бегом направился домой…

Укрытый бараньим тулупом Фёдор спал на полу. Под его головой сатиновыми розами цвела Васёнина подушка.

Вчерашним полднем, уезжая из дома, Осип строго наказал сыну:

– Гляди тут у меня! Чтоб комар носа не подточил!

– Без сопливых… – ответил Фёдор.

Да только не успел Осип в санях заготовителя скрыться за деревней, как Фёдора тут же подняла на ноги его разнузданность – и понеслось…

Сперва он окунулся в подполье, откуда выбрался только не на карачках. Затем увидел в окно Семешку, заявился в конюшню и решил погарцевать на гнедом двухлетке. Но тот оскалился на сивушную вонь. Когда же Фёдор дунул ему в ноздри, жеребчик вскинулся на дыбы… И если бы не Семешка, быть бы на деревне покойнику.

После того обидчивый «кавалерист» двинулся на деревню – искать на задницу приключения. И заявился он командовать тремя бабами, которые собрались красить полы в будущих спальнях детдома. Но растакого командира бабы тут же наладили взашей. Они даже подумать не могли, что Фёдор отыщет во дворе дрын! Только тогда успели бабы повалить его на снег, когда стёкла в паре окон были напрочь выхлестаны. Слава богу не вместе с рамами!

Повалить повалили, удержать не смогли – вывернулся! Отправился домой и там засел пировать, пока не свалился с табуретки…

Утром, придя с фермы, Васёна таким и нашла Фёдора. На этот раз она только и сказала: «Сволота!» Но Фёдор всё-таки проснулся. Однако смелости не хватило вовсю открыть глаза.

Через тусклый прищур он видел усталую хозяйку, присевшую у стола, и думал: уж не мужланка ли она, коли он так ненавистен ей? Одновременно в воображении своём он настолько явственно представлял изгибы её тела, что невольно зашевелил пальцами, которым захотелось нарушить её неподатливость. Мозгами Фёдор хорошо понимал, что сотворить над Васёной насилие можно только через её смерть. Но не думать об этом он уже не мог. Потому взялся глумиться над Васёной умозрительно. Тело его при этом налилось крайней мужскою жаждой. Да только Васёна резко поднялась, достала из-за печи пеньковый моток верёвки, обмоталась им по талии и вышла на мороз.

– Женюсь! – решил Фёдор. – Вот уж когда поизгаляюсь…

Он поднялся, поверх оставленной на полу своей дохи, метнул с хозяйкиной кровати цветастую подушку, принял с вешалки тулуп, чтобы укрыться им и опять завалиться дрыхнуть…

Под тулупом его разморило. Он выпустил на волю жёлто-розовые ступни ног, под носом просочился пот…

Таким и обнаружил его отец, когда вошёл в избу.

Осип остановился над сыном, покачал головой, вздохнул:

– Недоносок! Только соплей не хватало…

При этом он вспомнил, что, будучи съестным двухлетком, Фёдор как-то живьём запихал в рот целого цыплёнка.

– Не подавился, паразит! – продолжил Осип своё недовольство. – Выпестовала дура идиота… – упрекнул он далёкую теперь жену, однако увидел не её лицо, а настенные ходики. Они показывали без десяти два и походили на гусара-усача. Померещилась такая нелепость потому, что Осипова супруга частенько говорила ему как мужчине: «Нет! Не гусар ты, Ёсик. Ой, не гусар!»

– А что я мог?! – как бы отвечая жене, прошептал несчастный Ёсик.

Прикрыв лицо ладонями, он сел у стола и застонал так, чтобы Фёдор пробудился и наконец заметил бы его страдания.

Но Фёдору снилась Васёна. Он видел себя рядом с нею тем самым человеком, которым, наверное, и задумывала его природа. Там он Васёне нравился и потому улыбался. Его улыбка озлила Осипа. Он схватил со стола чёрствый кусок недоеденного хлеба, но не рискнул кинуть им в сына, а только потряс им в кулаке да пожаловался кому-то:

– Лыбится! Двадцать бугаю! А дурак дураком…

Он закончил трясти куском, словно отзвонил сыновий юбилей, да, жаль, не помыслил кряду о том, что от тополька родится тополёк, от кобелька – кобелёк…

– Проморгал сына, – всё же признался он себе, и его недовольство осмелилось пнуть Фёдора в бок. Но слабый пинок через тулуп только колыхнул спящего. Почуяв безопасность, Осип дал волю ногам, приговаривая при этом почти настоящим бушующим отцом: – Нахлестался! Вылёживаешься…

Из-под тулупа вдруг выметнулась пятерня. Не отскочи Осип вовремя, лежать бы ему рядом с сыном, подсечённым под самый корешок, словно та несчастная ёлочка в лесу. Но это Осипа не угомонило, он начал обзываться:

– Жеребец мочёный! Идиот паршивый!

Фёдор втянул руку под тулуп, спросил зевая:

– Ты чего, батяня, сечёшься? Белены объелся?

– Я тебе покажу – белены!

– Покажи, – разрешил Фёдор.

Но Осип всего лишь пожелал сыну привычное: «Чтоб ты сдох!» – и слёзно спросил:

– И в кого ты такой уродился?

– Не плачь, батяня, не в тебя. От таких, как ты, одни бы только слизни наплодились.

– Ты и есть слизень! – заверил Осип. – Я тебе сто раз твердил: нажрался – ложись спи!