Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

– А я чё делаю?

– Чё делаю, чё делаю, – передразнил Осип. – В понедельник Борис Михайлович приедет – мы что ему, твои битые окна предъявлять станем?

– Хочешь – задницу свою предъяви. Хочешь – справку припадочного…

– Сотню раз я о справке пожалел. Да пойми ты, наконец: я же тебя, дурака, от войны спасал. А ты мне тут войну день да через день устраиваешь. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Прогонит нас аптекарь – куда опять? А при детдоме – хоть три войны… Государство без хлеба сирот не оставит. И мы при них с тобой не пропадём. У Бориса Михайловича, если что, какими угодно справками можно разживиться. Ведь ты же, по сути, дезертир.

– Ладно. Не скули, щас пойду застеклю.

– Чем? Со Степаном Немковым ещё надо уметь договорится. А договор этот денег стоит. Клавдия-председательша сегодня на улице успела меня постращать, что сама возьмётся за наше лечение. Тоже… Пойди купи эти справки… Ты хоть бы разок при людях упал, слюней бы, что ли, напустил, подёргался бы, как я тебя учил. Бабы русские – народ жалостливый… Васёна тоже… Она, по-моему, всё пристальней в тебя вглядывается…

– Как бы я сам в неё не вгляделся…

Фёдор потянулся под тулупом, а Осип присел у стола и там закатил под лоб глаза:

– Господи! Свинье про рай, а свинья – дерьма дай!

– Сам ты… Индюк сопливый! – Фёдор поднялся, повесил тулуп у порога на вколоченный гвоздь, подушку бросил на кровать, спросил отца: – Помнишь дома, на Шепелихе? Запрошлой осенью… Петьку Оверкина… Помнишь?

– Это которого за камнем убитым нашли? Ну? И что?

– Вот тебе и ну – загну… – ощерился Фёдор. – Так что смотри у меня, поосторожней со свиньёй!

У Осипа зачесалась спина.

Не зря ж говорят, что чесоточные отстают по разуму от нормальных людей. В этот момент то же самое случилось и с Осипом, хотя почесаться он не посмел, а только поглядел на сына, не имея силы сообразить, что ему делать дальше? Во рту пересохло, однако отвалившаяся губа наполнилась слюной.

– Подхлебни, – с отвращением сказал Фёдор, – валенки промочишь.

Осип подхлебнул, но слюна попала ему не в то горло. Он закашлялся и просипел:

– Врёшь! Сознайся, что соврал.

Фёдор хохотнул и ответил:

– Соврал… что полвоза украл. Нет! Целый воз увёз…

– Всегда ты так, – решил Осип не поверить сыну, – как о деле, так шуточки тебя одолевают, а как за стол садиться…

– Жратвой меня ещё попрекни! – озлился Фёдор и подошёл к отцу вплотную. – Хватит, батя! Не то я и впрямь подумаю, что ты меня кормишь. Сам-то чьё добро прожираешь? Ты же и мать, и аптеку её подчистую подвёл… Сидеть бы ей сейчас в каталажке за торговлю наркотиками, если бы не война…

Он стянул с головы отца шафрановый берет и нахлобучил ему на глаза. Осип стряхнул берет на колени, пятернёй отёр лицо и насмелился спросить Фёдора:

– Не понял?..

– Сейчас поймёшь, – заверил Фёдор. – Ты надеешься, что мать от меня утаила, откуда у нас был и остаётся такой живой достаток? Врал ты мне всё время… со своим наследством. Твой задрипанный дед ничего про тебя и не думал припасать. А вот ты… Ты же из-за своей жадности мою мать чуть смерти не довёл…

– Сама она себя довела.

– Тогда выходит, что она сама себя и под немцами бросила? – спросил Фёдор.

Подойдя, он вдавил своей лапой отцову головёнку ему в плечи и с силой отсунул прочь от себя. Осип повалился с табурета, хлопнулся задом об пол, затылком ударился о ребро подоконной лавки и затих. Берет его оказался у хозяина на коленях и сразу одарил Осипа видом нищего.

Через минуту Осип произнёс:

– Спасибочки, сынок!

– Кушайте на здоровьица…

– Коне-ешно, – протянул сидящий. – Я – злодей! А ты? Чего ж ты-то не захотел оставаться с матерью?

– Какой ушлый! – подивился Фёдор. – Ты бы тут жирел на наших деньгах, а мне бы из-под неё горшки таскать?

На что Осип заверещал:

– Да забирай ты всё! Только оставь меня в покое. Я себе заработаю…

– Ну да, – усмехнулся Фёдор. – Я же в пару месяцев всё просажу. А ты – моя сберкасса! Разве не сам ты меня потребителем сотворил?

– Мать!

– А ты где был? Уж не челюскинцем ли на льдине геройствовал? Не-ет? И то… Куда тебе! Ты в это время изображал отцову любовь. Подыгрывал матери, чтобы удобнее было её обирать. А ведь я, ещё на горшке сидя, уже понимал себя человеком. Че-ло-ве-ком! – с расстановкой и даже болью произнёс Фёдор. – А ты, заодно с добычей, жрал моё детство, а с ним и достоинство моё. Тебе не приходило в голову, что когда-никогда я тебя самого за это сожру? Помнишь, в пятнадцать лет я чуть не изнасиловал Ольгу Васянину? А по твоим справкам оказалось, что это она меня соблазнила. За Борьку Жидина меня судить надо было, а я у тебя припадочным оказался… Ты же, батяня, поганей любой проститутки. Та хоть собою торгует, а ты меня всю жизнь, выкупая, продавал. А теперь я тебе и купец, и продавец. Вот и вылупайся перед своим аптекарем как знаешь…

Утром Нюшка, в долгой ночной рубахе, надетой на неё перед сном хозяйкою Катериной, приотворила на кухню дверь. У печи топталась чужая старуха. Девочка оробела.

– Чего дверь раззявила? – послышался за её спиной тёткин окрик.

Оказавшись в кухне, Нюшка уставилась на бабку, прикидывала, куда ей кинуться, если и этой захочется на неё заорать. Но старая спросила, будто не поверила своим глазам:

– Проснулась, муха? Вот и ладно! Давай-ка умывайся. Сщась баушка Дарья тебя покормит да побежит. А то чевой-та наш с тобою дед Мицай всю ноченьку крутился. Не захворал бы навовсе.

Уходя, старая наказала Нюшке:

– Твоя барыня поднимется – просись к нам с дедом гостевать. Как выйдешь за ворота, ступай в туё сторону, – показала она рукой направление, – в самый край деревни. По эту же сторону улицы, второй дом с конца, и есть наша с дедом Мицаем избёнка. Заходи не боись: собаку я до будки привязала – от прежней Найды стоит конура пустою. Всё поняла?

Девочка кивнула и скоро осталась одна. Кухонный скарб с утварью оказались скромными; интерес к ним заглох в Нюшке в две минуты, после чего она влезла коленями на лавку и стала смотреть в окно.

По улице туда-сюда прошла всего одна тётка, за нею как привязанная семенила косматая шавка. Потом на той стороне дороги от незастеклённого окна старой кирпичной постройки отошёл остроносый дядёк и только не вприскочку двинулся в тот край деревни, куда показывала бабушка Дарья.

На этом уличные перемены закончились. Всё остальное было снежным, таким же, как зимним временем и в Татарске…

Безлюдье быстро надоело. Нюшка села на лавке и только теперь увидела висящее над рукомойником расколотое зеркало. Верхней своей половинкой оно показывало Нюшке изрисованное морозным узором окно, а нижней отражало глубину кухни. Этот провал насторожил девочку. Ей показалось, что по ту сторону осколка находится другая кухня – где её родная бабушка Лиза с незнакомою тёткой всё ещё продолжают мыть мёртвую Тамарку Будину.