Эми Тан - Долина забвения

И хотя мать велела мне выбрать всего четыре платья, себе она решила позволить значительно больше. Она решила, что те два багажных сундука, что у нее есть, недостаточно вместительные и крышка у них округлая, из-за чего их нельзя поставить друг на друга, а это ограничивает объем вещей, которые она может взять с собой. И они были очень старые, еще с тех времен, когда мама приехала из Сан-Франциско. Она позвала Золотую Голубку и поручила ей купить четыре новых багажных сундука, более вместительных.

— Мистер Малакар в прошлом месяце рассказывал, что контрабандой провез из Франции в Бомбей большую партию сундуков «Луи Вюиттон». Они с плоским верхом, как и нужно. Мне также понадобятся две багажные сумки меньшего размера. И скажи ему, чтобы даже не думал подсунуть мне подделку…

Мать бросила выбранные платья на кровать. Их оказалось так много, что стало ясно: она собиралась посещать балы сразу после прибытия. Но потом она позвала Золотую Голубку и попросила ее сказать честно, какие платья ей больше идут: оттеняют цвет глаз, фигуру волосы цвета красного дерева, каким нарядам могут позавидовать американки, а какие могут навести их на мысль, что она распутная женщина.

Золотая Голубка забраковала все ее наряды:

— Ты создала эти платья, чтобы шокировать мужчин и привлекать их на свою сторону. Все виденные мной американки, которые смотрели на тебя в парке, вряд ли испытывали желание восхищенно тебе аплодировать.

Тогда, вместо того чтобы выбирать, мама просто взяла большую часть своих вечерних платьев, все новые наряды и пальто, а еще шляпки. Мои же четыре платья сократились до двух — их мне предстояло носить во время путешествия. Она обещала, что в Сан-Франциско меня будет ждать множество прекрасных нарядов, и они будут гораздо лучше, чем те, что у меня уже есть. Мои любимые книжки тоже, как оказалось, не обязательно брать с собой, как и школьные учебники — им тоже в Сан-Франциско найдется замена, да и учителя у меня там будут гораздо лучше. Мне сказали, что я должна радоваться небольшим каникулам во время путешествия и возможности отдохнуть от учебы.

В мой чемодан она упаковала темно-бордовую шкатулку с моими драгоценностями, еще две шкатулки, которые она достала из выдвижного ящика, два свитка, завернутые в шелк, и еще несколько ценных вещей. Сверху она положила свою накидку из лисьего меха — полагаю, ей хотелось выглядеть романтично, когда мы будем стоять на палубе и смотреть на то, как Шанхай постепенно скрывается из виду.

Ну, по крайней мере вещи мы наконец собрали. Теперь матери оставалось только из сонма своих влиятельных поклонников найти того, кто сможет купить нам билеты до Америки. Она дала Треснувшему Яйцу дюжину писем, чтобы он доставил их адресатам.

Прошел день, потом другой, миновала неделя. Взгляд у матери стал прежним, она больше не походила на лису-оборотня и вернулась в прежнее состояние — активное и раздражительное. Она отдала Треснувшему Яйцу еще пачку писем. Две койки на корабле — все, что нам было нужно. Что в этом такого сложного? Но ответы на ее письма были одинаковыми: ее соотечественники из Америки тоже торопились покинуть Шанхай и тоже обнаружили, что кто-то успел забронировать все места на кораблях на ближайший месяц.

Пока мы ждали, я показала Маленькому Океану, как сделать для Карлотты гнездо из моих шелковых одеял. Океану было восемь лет. Она гладила Карлотту и нашептывала ей:

— Я буду твоей послушной служанкой.

Карлотта замурлыкала и перевернулась на спину. Я видела, как счастлива с ней Карлотта, и у меня защемило сердце.

После одиннадцати дней ожидания в спальню матери без предупреждения вошел Фэруэтер. Он принес хорошие вести.

@@

Я знаю, за что мама когда-то любила Фэруэтера. Он всегда мог ее развеселить. Своими шутками он излечивал ее от беспокойства, заставлял смеяться и давал возможность почувствовать себя прекрасной. Он говорил, что обожает ее за необычную внешность и манеры. Одаривал ее преувеличенно восторженными влюбленными взглядами. Он говорил ей об искренних чувствах, о том, что никогда не испытывал подобного с другими женщинами. И он сочувствовал ей во всех ее бедах. Она клала голову ему на плечо, и он просил ее плакать, пока она не избавится от ядовитого горя. Он разделял с ней возмущение, когда клиенты, которым она доверяла важную информацию, использовали ее во вред ей.

Они подружились больше девяти лет назад, и он всегда давал матери то, что ей было нужно. Они говорили о тех временах, когда она переживала предательство, потерю уверенности, когда она беспокоилась о деньгах. Он знал о ее раннем успехе, о смерти человека, который ее принял, когда она впервые приехала в Шанхай. «Помнишь, помнишь, помнишь», — говорил он ей, вытаскивая из ее памяти болезненные чувства. Так он старался ее утешить и помочь расстаться с прошлым.

Я ненавидела ту беззаботную фамильярность, с которой он обращался с матерью. Он звал ее «Лу», «Прекрасная Лулу», «Лилия» и «Глициния». В минуты ее раздражения он возвращал ей хорошее настроение, прикидываясь нашкодившим школьником или странствующим рыцарем. Он развлекал ее глупыми шутками, и она не могла сдержать смех. Он приводил ее в смущение у всех на глазах — как льстившими ей способами, так и отвратительными. Однажды на ужине он непристойно двигал губами и языком, утверждая, что у него что-то пристало к небу.

— Прекрати эти обезьяньи ужимки, — говорила она ему. Он хохотал долго и громко, потом вставал и прощался с ней, смешливо подмигивая, а после ждал ее в спальне. С ним она становилась слабой, не похожей на себя обычную. Она вела себя глупо, слишком много пила, слишком громко смеялась. Почему она становилась такой глупой?

Всем слугам в «Тайном нефритовом пути» Фэруэтер нравился, потому что он приветствовал их на шанхайском диалекте и благодарил за каждую мелочь. Они привыкли к тому, что все остальные обращаются с ними как с неодушевленными придатками к подносам с чаем. Слуги гадали, где Фэруэтер мог научиться говорить на их родном языке. От няни? От куртизанки? От богатой госпожи? Очевидно, что ему отдала свое доброе китайское сердце какая-то китаянка. Среди китайцев он получил почетный титул «иностранного сановника в китайском стиле». И хотя он очаровал всех знакомых, никто не знал о нем ничего определенного. Из какой части Соединенных Штатов он родом? Американец ли он вообще? Может быть, это преступник, бежавший из Америки? Его настоящее имя тоже не было никому известно. Он шутил, что так долго им не пользовался, что сам забыл его. Он обходился прозвищем «Фэруэтер» — «Ненадежный», его дали ему много лет назад сокурсники, когда он учился в безымянном университете, который он сам описывал как «одна из этих сокровищниц знаний».