Гарик Осипов - Товар для Ротшильда (сборник)

«…не стало птиц с их привычным щебетом. И вот в мертвой тишине начала отделяться с пронзительным скрежетом передняя стена газировочного автомата «Харюв». Выпал и разбился стакан. Вскоре она с грохотом рухнула на асфальт, и из открывшегося нутра выступил Золин Гот-Зол. Он был затянут в малинового цвета бархатный комбинезон и знакомые всем завсегдатаям кафе белые ботинки. На его груди висело пластмассовое кольцо, и всем было известно, что это кольцо от детской погремушки обладает магической силой.

В ночь, когда в профилактории Гидролизного завода праздновали пятидесятилетие предприятия, Кафир отнес трупик Костогрыза в корпусе магнитофона «Днiпро‑14» на холм Сатаны, и уже собирался было вырыть яму, чтобы предать злосчастного уродца земле, но внезапно ночное небо там и тут осветилось красными сполохами, в вышине образовалась сфера, и от ее центра пошли по небу черные круги. Ударила молния и ящичек запылал. Когда догорели последние щепки, Кафир обнаружил под пеплом кольцо синеватого цвета с морковными крапинками. Пластмассовое на вид, оно даже не оплавилось.

Незадолго до своего бегства в Сарториал, Кафир проиграл это украшение Гот-золу, в шашки. Это случилось вечером в таксопарке. На другой день Гот-зол из города исчез».

Вещь называлась «Свечи Пирнукзара». Автора звали Максим Мирзоев. Пока ничего ужасного не произошло. Я сидел с книжкой у окна рядом с вахтой и ждал Зуева, с которым успел поговорить по внутреннему телефону. Начинало темнеть. Чорт, задерживает, подумал я без злобы. Гримируется, наверное. Может быть, там и фабрики никакой уже нет…

Каждый день что-то исчезает, забывается. Чтобы потом вспомниться, когда уже не воротишь. Я понял, что пропало с трамвайной остановки — коопторг в угловом доме. Мы брали там домашней колбасы и свежайший хлеб на закуску с Сермягой. Теперь целый магазин взят могилой, и где она — искать бесполезно. Кому-то снятся покойники, а мне являются с того света неодушевленные предметы. Не во сне, последняя встреча в Фогелем закончилась в рюмочной, тоже был февраль. Он в сдвинутой на затылок шапке, полубухой поломился вытачивать свои колпаки. Когда-то уверял меня, что они сделают его миллионером, неотличимые от фирменных, колпаки. Зуев тоже все умеет, золотые руки, но где же он?

«…и вот теперь он стоял рядом с развороченным чревом сатураторной установки, сжимая и разжимая свои зеленые кулаки и всматривался вдаль. Очевидцы гот-золова возвращения, не мигая, наблюдали самую кошмарную в истории города, явь. В большинстве своем игроки и торговцы, они догадывались, что сейчас произойдет…

В комнате отдыха мясников на газовой плите стоял казан, в казане варились ребрышки. Две бутылки водки на столике поджидали проголодавшихся рубщиков. К глянцевому календарю с женственным юношей, вокалистом модной группы, был прикреплен полосатый галстук, все, что осталось от Коли-коммуниста.

Старший мясник, по кличке Международник, дальний родственник Кафира, убил и съел несчастного Колю прямо в аэропорту. Коммуниста (его звали так не за партбилет, а за честное лицо) посетил во сне Моррисон, и сообщил о своем намерении вернуться в этом мир на гурзуфском пляже. Коля выпрыгнул из постели, поймал такси и помчался в аэропорт. Где его ждала мучительная смерть в лапах Международника. Он не знал, что Кафир заколдовал все самолеты.

Постояв какое-то время без движения, Золин Гот-зол качнулся на каблуках и потопал по асфальту к подземному переходу. Прежде чем туда спуститься, Гот-зол повернул голову, его спаянное из тонких медных пластин лицо разрезала зловещая, многообещающая улыбка. Чуть погодя он появился на другой стороне улицы, еще раз поглядел, играя магическим кольцом, на немую сцену у кафе «Пять ступенек», и больше уже не оборачиваясь, зашагал в сторону Крытого рынка.»

Прогремел взрыв и над крышами домов повисло в воздухе облако пыли и черепичных осколков — все, что осталось от мясного павильона…»

Хлопнула дверь, я поднял голову, передо мною, одетый по-рабочему в ватник, стоял Зуев.

— Прибыли? Отлично, приветствую.

Сверкнув глазами, он с энтузиазмом пожал мне руку:

— Шо читаем?

— Так, современная проза.

— Понятно. Класс.

— Если хочешь, возьми.

— Спасибо. Ух ты, фантастика? Гадство, нет времени читать. Еще минуть десять, видишь автобус, грузимся и едем. Молодец, что пришел, не пожалеешь.

В солидный «Икарус» садились отчасти знакомые мне музыканты, люди моих лет, и еще кто-то не аристократического вида. Видимо, с работы прямо туда, догадался я, правильно. Ехать было покойно, машин невообразимо мало, хозяева берегут бензин. Я тихо спросил у Зуева:

— А где «Магомаев», покажи?!

— Звезда уже там, — успокоил меня он — Сам узнаешь.

Сидя вблизи сорокапятилетнего ударника, я поражался его прическе — светло-коричневые волосы лежат строго по пробору, прикрывают уши где-то всего на один дюйм. Лицо усталое, лосиное, выпирает из-под волос. Только глаза с огоньком (хотя лет десять как ни рюмки, ни капли) и укладочка как у Лещенко или МакКартни. По-моему надежный, вполне хороший человек.

Не доезжая до большого моста через реку, автобус плавно свернул на асфальтовую дорогу, ведущую вниз, через сосновый бор, к профилакторию. Со стороны здание мало изменилось, все так же мерцали елочки у крыльца, нездешним голубоватым светом. Для отвода глаз я подхватил у музыкантов усилитель и отнес его за кулисы, куца идти, я помнил. Но описать не смогу. Честному человеку с помощью слова ничего не добиться. По-моему, со слов началось загрязнение окружающей среды. Римляне и греки пустили в Европу экзотических рабов, по сути «привезли сюда джаз». Очень наивный человек будет верить, что «В начале было слово». По-моему, это формула-хохма, придуманная тоже для отвода глаз больными людьми из Иерусалима (уверен, что там были и нормальные). Вот я сейчас говорю вслух: «Азизян, появись! Азизян, пиздани шо-нибудь!» А в ответ тишина. Ничего не происходит. Может быть, я произношу не те слова? Лучше собрать за круглым столом культурных, похожих на Аллу Демидову, гадалок, у которых на лобке растет мох, и пусть они вызовут дух философа Мамедашвили, а он с того света ответит, что было в начале. Где есть мох, там и дух.

Ленина не убрали, бюст по-прежнему стоял на сцене, только сбоку. Одно время силачи, чтобы отличиться, двигали эти бюсты на глазах у публики во время бурных собраний. Зато в конце актового зала появился просторный, хоть спать ложись, бильярдный стол.

— А почему не играют, спросил я Зуева.

— Шары с киями у Тимофеича, — пояснил он, привинчивая тарелку.

Я удивился:

— Надо же, Тимофеич еще работает?

— Тю, конечно. Бухает, но держится. Это кадры старой закалки.