Wind-n-Rain - Костолом

Дорога пьяными петлями уводит к посёлку, но домой идти совсем неохота. Жуткий недосып будто отступил перед ясной августовской ночью — в голове у Ксюхи так же тихо и свежо, каков воздух вокруг, и слегка тревожно — а иначе здесь, на краю землю, и быть не может. Минуя поворот к гостинице, она шагает дальше — туда, где средь диких незасеянный полей стоит ещё один одинокий дом. Она даже не знает, зачем именно туда идёт — но так бывало и раньше. И всё же, знает точно — придя, она найдёт ответы.

У входа она мнётся, не решаясь нажать на выпуклую кнопку звонка. В доме горит свет, а собаки суют любопытные носы в щель между землёй и калиткой — уже не лают и даже не порыкивают, лишь, шумно принюхиваясь, время от времени нетерпеливо фыркают. Жать на звонок так и не пришлось — почувствовав настроение овчарок, хозяин отпирает калитку, пропуская гостью внутрь, кажется, совсем не удивившись. Зайдя в дом, Ксения замирает в нерешительности — хозяин ничего не говорит и будто бы даже не ждёт, чтоб заговорила она. Насупившись, он водит носом по воздуху, повторяя поведение питомцев, затем пристально щурит глаза, пронзая полусвет мрачной гостиной своим обжигающим взглядом.

— Я вижу их. Они повсюду. Повсюду в тебе. Ты слышала про малые и большие круги кровообращения?

— Да, слышала что-то такое. В школе проходили. Причём здесь…

— Змейки. Их больше ничего не давит, и они даже успели забыть, что когда-то давило. Я вижу твою кровь — вижу её не алой, а прозрачной, и по ней плавают змейки — неоново-голубые, с золотистыми опалинами по бокам. Это кровь здорового человека. Ты уже не та, что прежде. Что-то случилось? Что-то, чего я знать не могу?

Не дожидаясь приглашения, гостья усаживается на вычурный диванчик напротив окна и некоторое время задумчиво созерцает камерное свечение настенных ламп. Правильно сделала, что пришла. Она уйдёт с ответами, как и хотела.

— Возможно.

— Хорошо. Всё в порядке?

— Думаю, нет. — Ей совсем не хочется рассказывать про вылазку вчерашнего (уже позавчерашнего) дня. Стыд за содеянное всё ещё ютится на пыльных задворках сознания, а страх неминуемой расплаты довлеет дамокловым мечом. Она чувствует себя испачкавшейся и очистившейся одновременно. И она не хочет делить это чувство ни с кем. — Как бы там ни сложилось, я готова ответить за свои поступки. Ты прав. Я уже не та, что прежде. Раньше у меня и поступков-то своих не было… Мною орудовали другие. А… Можно спросить? Я видела Алису сегодня — она снова живёт у нас в гостинице. Зачем она здесь — я имею в виду, в Алиевке? Знаю, что не в отпуске. Отпускники за билетами на ближайший обратный рейс не охотятся.

Ян ждал чего-то подобного.

— Хочешь чаю?

— Нет. — Ещё хоть чашка, и она лопнет — хватит с неё уже чаю за эту ночь. — Не хочешь рассказывать?

— Тебе настолько любопытно?

— Ага.

— Да пожалуйста. Если коротко, то, чем я занимаюсь, предопределено наследственностью. Моё ремесло досталось мне от матери, ей — от её матери, и так далее… А детей у меня нет и, скорее всего, не будет. Зато у Оли их целых двое.

— Постой… То есть вы хотите, чтобы Алиса унаследовала…

— Да. И для этого ей придётся многим пожертвовать. Я не в восторге от этой идеи. Но другого выхода у нас нет. Иначе я просто… Не смогу спокойно уйти в своё время.

Уйти… Такой молодой, а думает о смерти. Хотя, сколько он её уже повидал — не мудрено. Сказанное не совсем укладывается у Ксении в голове, однако проясняет многие моменты. Проясняет бегство девочки и вымученные улыбки её матери. Их странный разговор за кафельной стенкой прошлой ночью. Надежды на скорый отлёт.

— Она не согласилась, да?

— Да. И я не смею её осуждать. Я даже рад за неё. Но всё же… Если бы она приняла, я был бы ещё более рад.

На минуту Ксения умолкает, обдумывая слова Яна. Его участь незавидна. А вот спокойствию, с которым он привык держаться, можно и позавидовать. Что ж — она утолила своё любопытство. Однако список её вопросов всё ещё не пуст.

— Скажи, а ты точно уверен насчёт Миши… Что ему не помочь?

— Точно.

— А может так быть, что ему помогли бы врачи?

— Уже нет. Почему ты спрашиваешь?

— Ему девятнадцать сегодня исполнилось. Возможно, это его последний день…

— Точно последний. До следующего он не доживёт. Отпусти, это не твоя забота. Он сам уже принял свою долю, и давно. Он бы не хотел, чтобы кто-то страдал из-за него. Тем более ты…

Утром голова свежа, словно и не было предыдущих ночей, лишь на долю состоящих из сна, а по большей части — из приключений. Раны на ладони туго затянулись в обрубцевавшуюся чешущуюся корочку. Во время завтрака Ксения замечает двух соседок, с аппетитом уплетающих омлет. И что-то в них иначе. Алиса разве что не светится счастьем, а её мама будто бы поспокойнела. Здоровый румянец оживил её засеревшую в последнее время кожу, в голосе вновь поселились восторженные нотки — дурацкое жизнелюбие, за которое Ксения с самого начала гостью и возненавидела, и по которому так скучала, когда оно пропало.

— Съезжают через пару дней. Роза сказала, они уже оповестили. Мол, кто-то сдал билеты, и они могут лететь… — Перехватив взгляд подруги, Женька спешит поделиться известиями. — Ума не приложу, к чему такая спешка.

Ксюха отмалчивается. Она знает — к чему, и ей нестерпимо грустно.

Улизнуть после завтрака не составило труда. Одевшись поярче — пусть не в салат-сарафан, но в узкие розовые брючки и игривый цветастый топ на бретелях, Ксюха чуть припудрилась, накрасила губки и даже пшикнулась Женькиными духами — тоже цветочными. Пусть Миша порадуется, увидев её такой. Неумолимое желание быть полезной, что зародилось в ней вчера, за ночь окрепло и возросло. Это не то желание, которым она жила весь свой двадцать один. Она больше не хочет нравиться, не хочет, чтоб её хвалили. Она хочет, чтоб о ней отзывались с благодарностью. И сама мысль о неком миссионерстве или мифическом предназначении будоражит сознание. Волнует, как вновь обретённый смысл, нет — способ жизни. Окрылённая вдохновением, она несётся к Новиковским полям, словно подхваченный ветром цветок на ножках. Позавчера ей было плохо, вчера — плохо, а сегодня ей хорошо. И кажется, будто эти три дня — часть чего-то большого, единого целого.

Вдохновение затихает, стоит Ксюхе в сотне метров от себя узреть цель пути. Вокруг люди и машины — белая «газелька» с красным крестом на задних дверцах и даже полицейский «козлик» с молчаливой мигалкой. Переходит на бег, больше не чувствуя лёгкости — словно лепестки цветка бьёт к земле упругими струями разразившегося средь чистого небосвода ливня.

— Ксюш, а ты что здесь делаешь? — Валера первым замечает её. Он лениво отирает брюками бампер служебной машины, поглядывая в сторону настежь распахнутой калитки.