Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Я помню, какой счастливой выглядела Адель, танцуя фею Драже. Эта роль помогла ей получить место в труппе сразу после выпуска. Хочу чувствовать то же, что и она. Никто мне не помешает. Даже Лиз в этом году не так уж хороша. В классе нет никого, кто смог бы делать то, что делаю я.

Опускаю руку и стискиваю ладонь Алека. Его лучший друг – Уилл, с которым я больше не общаюсь, – прожигает меня взглядом. Завидует.

Родители и другие родственники за нашими спинами замолкают.

– Возможность танцевать в «Щелкунчике» – не просто тренировка вашей техники.

Мистер К. делает паузу. Он всегда говорит медленно, словно придумывает речь на ходу, хотя произносит похожие слова каждый год. Но я все равно вслушиваюсь в каждое слово так, словно слышу впервые. Мистер К. всегда продумывает свои слова, тщательнее всех, кого я знаю. Он смотрит мне в глаза, и я знаю, что он только что подтвердил мою судьбу. Его взгляд не случаен. Как иначе? Я чуть склоняю голову в знак уважения и не могу сдержать улыбки.

– Техника – основа балета, но танец зарождается и оживает в вас самих. Вашей личности. В «Щелкунчике» каждый персонаж – важная часть балета как целого, и поэтому мы так тщательно отбираем роли. Ваша сущность выражается в вашем танце. Все мы до сих пор помним Джерарда Селлинга в роли Мышиного короля прошлой зимой и Адель Эбни, которая танцевала фею Драже. В их выступлении была и невероятная техничность, и неповторимая радость, и красота. Из учеников они превратились в настоящих художников, как гусеницы, покинувшие свои коконы и ставшие тем, чем и должны стать, – бабочками.

Мистер К. всегда называет нас бабочками. Не своими учениками, не танцорами, не атлетами или балеринами. Бабочками.

Когда мы выпустимся, он преподнесет лучшему танцору ожерелье с бриллиантовой бабочкой – Адель снимает свое только на время выступлений.

– Джерард и Адель добились успеха благодаря тому, как они исполнили партии Мышиного короля и феи Драже, – добавляет он. – Благодаря тому, как они вжились в роли.

Я склоняю голову еще ниже. То, что мистер К. упомянул мою сестру, – тоже знак. Про Адель и ее фею Драже до сих пор говорят. Шесть лет спустя! Она была всего лишь в шестой группе, ей даже пятнадцати не исполнилось. Никогда еще на эту роль не брали девушку столь молодую, в обход танцовщиц из восьмой группы.

Мне тогда было семь. Я горячо обнимала сестру, поздравляла ее с выступлением, когда к нам подошел мистер К. И загадочно улыбнулся.

– Адель, да ты сияешь! – сказал он.

С тех пор мне страшно хотелось, чтобы он сказал то же и обо мне. Но он ни разу этого не сделал. Пока.

– А ты, маленькая Бетт! Готов поспорить, совсем скоро ты пойдешь по стопам своей сестры. И однажды доберешься до феи Драже. – Мистер К. подмигнул мне.

Сейчас он наверняка вспоминает тот разговор. И напоминает о нем мне – о своем предсказании. Оно наконец сбывается.

Я почти подскакиваю на месте от волнения. Алек сжимает мою руку.

Голос мистер К. смягчается:

– Юная Клара, например, должна быть милой и каждым своим движением пробуждать дух Рождества.

Его взгляд останавливается на одной из petit rat , крысят, [4] Так называли совсем юных танцоров, репетировавших под крышей Парижской оперы, за издаваемый ими характерный шорох. – Прим. ред. – в нежно-голубом леотарде и с темными волосами, свернутыми в аккуратный пучок. Она краснеет. Я радуюсь за маленькую Мару. Я танцевала Клару, когда мне было одиннадцать. Мара заслуживает весь тот восторг, который испытывала тогда я.

Даже годы спустя я думаю о том дне как о самом радостном выступлении в жизни. Сразу после рождественского сезона мама начала показывать мне старые записи с Адель и сравнивала ее технику с моей. И тогда между мной, матерью и Адель все изменилось, как в плохой ТВ-драме. У меня кружится голова от одной мысли об этом. Я до сих пор слышу шум рентгена – так, словно это было вчера. Лучше об этом вообще не вспоминать, и я на секунду прикрываю глаза и очищаю мысли. Легонько стискиваю ладонь Алека и сосредотачиваюсь. Мое время пришло.

– Дядюшка Дроссельмейер должен быть загадочным. Человеком, хранящим секрет, – продолжает мистер К. – Щелкунчик – держаться по-королевски уверенно.

Мистер К. задерживает взгляд на Алеке, и тот ослепительно улыбается. Еще бы, это ведь его точное описание. Чуть сильнее к нему прижимаюсь. Он отпускает мою руку и обхватывает мои плечи. Этот момент и так восхитителен, а внимание Алека делает его еще лучше.

Мистер К. называет еще парочку персонажей, описывает их качества. Я приглаживаю волосы – все должно пройти идеально.

– А фея Драже, – мистер К. смотрит на всех нас, – должна быть не только красивой, но и доброй, полной радости, загадочной и игривой.

Он ни на ком не останавливает взгляд, и это странно. Неужели забыл, где я стою? Наверное, мистер К. так развлекается. Специально затягивает ожидание.

Описание идеальной феи Драже совсем не похоже на меня. Но роль моя. Я знаю это точно, потому что мистер К. говорит:

– Но самое главное, фея Драже должна сиять.

Я снова сжимаю руку Алека. Роль точно моя. Я сияю, как сияла Адель. Это моя роль. Всегда была моей.

Но мистер К. по-прежнему не смотрит на меня.

Я так сильно прикусила нижнюю губу, что чувствую вкус крови, и ранка пульсирует сильнее, чем сердце у меня в груди. Но я лишь сильнее впиваюсь зубами в собственную плоть – не могу остановиться. И в уборную не пойду, чтобы глянуть в зеркало, что я там натворила. Нельзя все пропустить.

Мы стоим плечом к плечу, целое море бумажных кукол. Стоит ветру дунуть посильнее, и мы взметнемся, как осенние листья, и вылетим прямо через окно в холле. Мы – свет, ранимый и неясный.

Я ужасно нервничаю, и это прекрасно. Даже совсем молодые балерины, крысята, грызут ногти. И парни затаили дыхание. Когда мистер К. делает паузу, в тишине бурчат полупустые желудки, измученные балетной диетой из грейпфрутов и чая.

Мы внимательно слушаем. Шепот подобен взрыву фейерверков. Русский акцент придает словам мистера К. веса и важности. Он вышагивает перед нами, и запах сигарет и перегара обволакивает нас. Я так пристально слежу за его словами, словно могу поймать их в банку, как бабочек, одно за другим.

Остальные учителя стоят позади него. Их пятеро, с мистером К. шестеро. Тех, кто решает нашу судьбу. Виктор аккомпанирует на пианино. Он самый низкорослый. На губах у него вечная усмешка, в зубах – сигарета, и он редко открывает рот, но знает многое – все то, что учителя о нас думают. Морки и Павлович – балетные учительницы. Мы зовем их близнецами, хотя они не сестры и вообще ни капельки не похожи. Они щурят на нас глаза, словно мы – призраки и разглядеть нас трудно. Еще есть мистер Лукас, глава собрания и отец Алека, и Дубрава, еще один учитель. Мистер К. поздравляет нас с тем, как профессионально мы держались на пробах. А потом весь учительский состав запирается в офисе администрации. Кто-то предполагает, что они пошли за списком. Без них в зале становится легче дышать.