Илья Штемлер - Сезон дождей

– А что! – оживился отец Натальи. – Он остроумный человек, ваш доктор.

– Так я специально говорю, чтобы вас развеселить, Сергей Алексеевич, – не унимался дядя Сема. – Любая шутка годится для того, чтобы на свадьбе стало весело.

Евсей и Наталья сидели в центре стола. Рядом с новобрачными, по обе стороны, согласно ритуалу, расположились отцы – Наум Самуилович и Сергей Алексеевич, решивший плыть по течению и не высказывать свое мнение по поводу замужества дочери. Чего особенно остерегалась Татьяна Саввишна. Еще на кухне она сказала доверительно своей свекрови:

– Эта свадьба, как прогулка по минному полю.

– Все образуется! Главное, чтобы дети друг друга любили. – На что так же доверительно ответила Антонина Николаевна.

Татьяна Саввишна воскликнула: «Аминь!» и перекрестила свекровь.

И теперь, сидя рядом с мужьями, матери новобрачных обменялись понимающим взглядом.

Рунич и Зоя за столом оказались рядом. Рунич не думал, что на свадьбе у Евсея будет так мало гостей. Какие-то старые пердуны, не с кем словом обмолвиться. Не с этой же пигалицей, с волосами мышиного цвета и очками на кончике остренького носика, один вид которой приводил в уныние. Едва усевшись, Рунич бросил робкое: «Горько!», но никто не отреагировал, и Рунич притих, сосредоточив внимание на закусках. И Зоя – всегда активная и компанейская Зоя – внезапно оценила всю серьезность ситуации. Даже там, в убогом и сыром загсе ей все представлялось игрой, но сейчас, за столом, она вдруг почувствовала себя лишней в жизни Натальи. Что-то закончилось, прервалось, и Зоя это поняла. Она не слышала, о чем говорил дядя Евсея, этот доктор со смешными оттопыренными ушами. Видела, как Евсей и Наталья поднялись с места и неловко, по-детски, поцеловались. И Зоя еще раз отметила бледно-розовое платье подруги, затянутое в талии, платье расширялось на бедрах и рельефно проявляло высокую грудь. Шею Натальи украшало серебристое колье, странно, в загсе вроде его не было.

Зоя обвела взглядом гостиную. В этот дом она уже приходила, и каждый раз открывала для себя что-то новое. Многие вещи привез после войны из Берлина дед Натальи по материнской линии, генерал. И картины, и мебель, и посуду за хрустальными стеклами черного буфета, и удивительную пианолу, которая сама играла, точно по волшебству манипулируя клавишами.

– Налить тебе вина? – снисходительно проговорил Рунич, наклонившись к Зоиному уху.

Зоя отрицательно качнула головой. Рунича она недолюбливала. Особенно после недавней истории в электричке, когда вся компания возвращалась из Комарово. Тогда псих Левка Моженов, раздевшись по пояс, принялся клянчить милостыню у пассажиров и схлопотал бутылкой по голове от какого-то ревнивца. Это Рунич науськал пьяного Левку сесть на колени девушки. Хорошо Левка отделался только побитой физиономией.

Погруженная в печальные мысли, Зоя краем уха слышала обрывки фраз, поздравления и напутствия молодым. И те вновь поднимались, целовались и без промедления садились на место. О чем-то мямлил отец Натальи. Грузный и тяжелый, он возвышался над столом, а полы его пиджака мазались в тарелке с фаршированной рыбой. Мать Натальи пыталась убрать тарелку, но Сергей Алексеевич не давался, продолжая что-то бубнить о вечных ценностях семейной жизни. Отец Евсея хоть и решительно поднялся, чтобы изречь нечто важное, но лишь икнул, извинился и сел, так и не начав речь, чем вызвал общий смех. Антонину Николаевну поведение мужа смутило, она о чем-то спросила его на ухо. И, успокоившись, поднялась с бокалом вина в руке. Тост Антонины Николаевны – мудрый и теплый – Зоя выслушала с начала и до конца. Антонина Николаевна вспомнила детство и юность Евсея, или, как она его назвала – Сейки, в этом загадочном для Зои городе Баку. Оказывается, Евсей был не такой уж и умный.

Хулиганил, прогуливал уроки, а в девятом классе вообще остался на второй год – не сдал переэкзаменовку по азербайджанскому языку, хотя разговаривал на том языке не хуже самого учителя. Еще Евсей слыл среди школьников завзятым бабником. Не было ни одного вечера в женской школе – а в те времена мальчики и девочки учились раздельно, – чтобы Евсей пропустил танцы и не увел с вечера очередную подружку.

– И зачем вы уехали из Баку? – буркнул отец Натальи, придерживая на весу вилку с куском фаршированной рыбы.

И гости рассмеялись. Особенно громко хохотала мать Натальи, Татьяна Саввишна.

– Это он сагитировал нас переехать в Ленинград, – Антонина Николаевна указала на дядю Евсея, Семена Самуиловича. – Говорил – родные должны жить вместе. Есть такие стихи «С любимыми не расставайтесь». Знаете, нет?! Хотите, прочту?

– Не надо, не надо, – Наум Самуилович замахал руками. – Лучше своими словами.

– Вот. Евсей верен себе – выбрал самую красивую из всех подружек, которых я знала, – продолжила Антонина Николаевна. – И самую умную.

Зоя посмотрела на Евсея, открыто и пристально, не боясь выдать свою печаль. На какое-то мгновение на благодушно-усталом лице Евсея появилось выражение растерянности – не той, что отражает важность события, нет, то была растерянность от непоправимости содеянного. Евсей криво улыбнулся, но не Зое, а так, куда-то сквозь нее, точно через стекло.

А что Наталья?! Наталья выглядела как-то неестественно возбужденной. Ее лицо, обычно бледное, с чуть запавшими щеками, придающими всему облику нежность и очарование, сейчас пылало, выказывая душевное смятение и беспокойство. Она и вчера так выглядела, когда с Евсеем и Зоей ходила в ювелирный магазин на улице Бродского, рядом со сберкассой, подбирать обручальные кольца для себя и Евсея. И выбрала – тоненькие, недорогие, какие-то детские, ненадежные.

Зоя уловила смрадную волну водочного перегара и отстранилась от жаркого лица Рунича.

– Слушай, Зойка, – не прекращая жевать, проговорил Рунич, – помяни мое слово: они долго вместе жить не будут.

– Это почему же?! – враждебно переспросила Зоя, удивленная тем, что Рунич как будто прочитал ее собственные мысли. – С чего ты взял?

– У них одинаковый характер. Поэтому они сошлись, поэтому и разбегутся.

– Ты так хорошо знаешь Наташку?

– Мне так кажется, – Рунич проглотил, казалось, забытый им во рту кусок и поднял рюмку. – Давай, Зойка, выпьем за нашу скорбную долю!

– Вот еще, – Зоя искоса взглянула на Рунича.

– Я знаю – ты влюблена в Евсейку. А я неравнодушен к Наталье.

– Дурак ты, Рунич, – огрызнулась Зоя. – Меньше пей!

Рунич хотел ответить, но не успел – тамада Семен Самуилович предложил дать слово тому, кто может знать о новобрачном то, что еще неизвестно присутствующим. Пусть скажет тот, кто провел с Евсеем не один год в стенах института.

Рунич поднялся тяжело и без особой охоты. Сказать о Евсее? Что он может сказать? Ну, Евсей, это – гордость факультета. Если бы хозяева собрали в этой квартире институтский эстрадный ансамбль, главным закаперщиком которого был Дубровский… Или хотя бы часть ансамбля, то они имели бы настоящую свадьбу, а не родительское собрание. И еды бы хватило, вон сколько всего на столе.