Димитр Вылев - Жарынь

Керанов опередил народ, суетившийся на улицах села, и, добежав до Венца, мерно, с размахом ударил в клепало. Утренний воздух наполнился призывным звоном, и народ повалил на Венец. Ноябрьское утро, кишащее бессонными глазами, в которых светились вера и безверие, брезжило в людском гомоне между постройками. Куцое Трепло, подоспевший с корзинкой, на дне которой лежали две пары садовых ножниц, лихорадочно вертелся в толпе, волоча хромую ногу, и размахивал костылем: «Айда в сад!» Он отложил отъезд в Нова-Загору, хотя там футболисты ждали его петуха и сто левов. Сивый Йорги давно уже переключившийся на воскресное траурное настроение, вымаливал у рдеющего воздуха прощение за то, что не поедет в Елхово к своей покойной супруге Маринке, одетой в свадебный сукман. Бог ему свидетель, он не виноват, — весь этот народ нуждается в его мудрости, как ни мало ума у него в голове. Он вытирал рукавом слезы, которые должны бы сегодня увлажнить пол Елховского этнографического музея. Директор музея Иван Занкин, привыкший к его печали, оставлял Йорги одного в зале и вешал на двери надпись: «Институт закрыт, в помещении горюет Сивый Йорги из села Ерусалимско». Манекен в свадебном сукмане ничуть не походил на Маринку, но Йорги смотрел не на гипс, а на одежду. По часу просиживал на корточках перед витриной, и сквозь слезы ему чудилось, что пальцы покойной жены блуждают в складках сукмана и выводят из забвения синие весенние дни с цветущими сливами, с пробившейся у плетня крапивой, с блеянием ягнят и серебряными кругами аистов над селом.

— Прости меня, Маринка, за то, что я сегодня занят, — сказал Йорги.

Маджурин и инженер Никола Керанов повели сельчан к долине. Поднялись на Зеленый холм, погруженный в тонкое тепло утра, похожего на старуху, что в последний раз пришла к реке белить полотно. С неподвижно-изумленным выражением, точно слепые, спустились в долину через влажные горбы холмов, погруженных в туман, как снопы конопли в воду. Внизу возле легковой машины с антенной радиотелефона стояли Андон Кехайов, Петр Налбантов, старый Отчев и Илия Булкин. Андон Кехайов оторвался от радиомашины и с садовыми ножницами в руках нырнул в желтую листву деревьев. Толпа рассыпалась по ребрам холма, и Керанов, уловив необузданность в ее движении, подумал, что ему придется укрощать волну, как всегда бывает после продолжительного безволия.

У подножия холма сельчане окружили радиомашину Петра Налбантова. Шестидесятилетний Налбантов без признаков старости на гладком лице, молодой мыслью, сунув руки в полуоткрытую дверцу машины, нажимал на кнопку аппарата. Старый Отчев в полушубке и габардиновом картузе с неукротимой энергией на семидесятилетнем лице и крепкими зубами, которые могли смолоть в порошок курицу вместе с костями, и Илия Булкин, высокий, тощий, с мальчишескими глазами под поредевшим седым чубом, нетерпеливо ждали, когда оживут волны радиоаппарата. Минуту-другую назад они слышали тревожный голос диспетчера радиопункта аграрно-промышленного комплекса, и теперь Петр Налбантов ловил исчезнувший голос диспетчера, а сам старался разгадать настроение людей, столпившихся у автомобиля. На юге дивились молодой подвижности его ума. Но немногие догадывались, что свежестью мозга он обязан безболезненности его тридцатилетней руководящей работы в селе Кономладе. Порой он чувствовал, как незнание душит его и толкает к насилию, тогда, боясь позора, он находил спасение в науке. Именно потому в сорок лет он получил среднее образование, в сорок пять — высшее, а в пятьдесят стал кандидатом сельскохозяйственных наук. Налбантов понял, что яничане встревожены, как птичья стая, по которой стреляли охотники. «Кто их пугнул?» — спросил он себя, но голос диспетчера нарушил ход его мыслей.

— Дядя Петр, я тебя целый час ищу.

— Пост 65, говори!

— Товарищ Налбантов, Дыбов остановил какого-то тракториста по имени Ивайло в районе Млечный путь.

— Тракториста? Найди Дыбова… Коллега, что там у тебя?

— Налбантов, это Дыбов говорит. Тракторист Ивайло Радулов пересекает район на тракторе. Возвращаю его назад.

— Ты почему его остановил?

— Пашет незаконно. Млекарско не имеет ничего общего с Яницей. Знаем мы их, яницких, они народ алчный.

— Отпусти его! — попросил Налбантов.

— У него путевки нет. А сам знай твердит одно и то же: матерям не придется оплакивать нас.

— Не мешай ему, — настаивал Налбантов.

— Ты в своем районе распоряжайся.

— Дыбов, — приблизил улыбку к микрофону Маджурин, — благодари природу, что я легко отказался от поста, а не то сделал бы из твоего противного голоса салат.

— Маджур, ты еще в седле?

— До гроба, — ответил Маджурин. — А ты как? Слушай, Ивайло в картузе пашет? Что, простоволосый? Ну, берегись! Не видишь разве, что он лохматый! Он промахнулся на первой борозде, зато вторая — его. Никто не может его остановить. А за то, что забыл пароль юга, заслуживаешь хорошего пинка. Все. Конец.

Андон Кехайов с ножницами в руках смотрел в просвет между двух ветвей, будто в окно, и видел, как люди выползают из тени холма. Ему показалось, что они вот-вот бросятся к саду и задохнутся от любви, но их остановили Керанов, Маджурин, Налбантов, Отчев и Илия Булкин. Он слышал шепот плодородия в желтой листве. «Секунда — и я выйду им навстречу. Встретимся в первом ряду деревьев. Начнем», — подумал он. С сердцем, пылающим любовью, которая должна была насытить его ярость, Андон Кехайов неспешно приближался к людям, уже вступившим в полосу света. Свет бабьего лета мягко озарял их лица, и Андону казалось, что встреча с ним наполняет их глаза теплом.«Я перешел реку Йордань. Как долго и трудно я шел», — сказал он себе, глянув на ножницы в руке. Почувствовал, что еще немного, и ненависть его испарится, вариант спасения провалится.

Люди шли и видели, как приближается Андон, как сокращается двухсотметровое расстояние. Он с упованием вслушивался в собственные шаги. «К этой минуте я шел сорок лет», — подумал Андон, щурясь от кроткого света, наполнившего лица людей признательностью. Они ждали его по эту сторону тени холма, и ему показалось, что никакой пропасти между ним и ими нет, что его долгие страдания, неуспехи и падения и этот неизбежный натиск на природу перебросили через нее мост, по которому он сейчас идет… Я уже прошел, они тоже должны пройти. Тогда мой успех будет полным. Я все взвесил. Вот сейчас я разоблачу виновных, укажу жертвы, и люди последуют моему совету тут же начнут низкую обрезку». Андон нашел в толпе Асарова, Перо, Марчева, Костелова, Танаскова и живого инженера Брукса и испугался того, что гнев тихо дремлет в его груди. «Не прижму этих мошенников — вариант спасения рухнет. Нет, не сдамся», — сказал он себе.