Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

… капля крови, сверху ледяная крошка, снова капля и снова ледяные крошки снега…

… нет, это сейчас, а то было раньше… то же самое…

… из-за фёна…

… нет, из-за Мунка.

Никак не получается встать с крышки унитаза, такое с ней уже было, и она ощущает каждый нюанс этой нестабильности… еще рано. Просто нужно подождать, когда чувствительность притупится и ее чувства перестанут замечать то, что человек ни в коем случае не должен замечать, а тем более — чувствовать… единственное, что еще можно позволить себе знать — что земля вращается по своей орбите, земля, в сущности, кружится по небу и она абсолютно подвижна, а все точки опоры, в которые упираются ее ноги, словно заколачиваемые гвозди, — просто иллюзия…

поэтому, совершенно уверенная в этом, она может продолжать видеть во сне Вену, все пути уже открыты, и Вена сама вторгается в нее через истерзанные нервы, через тревожный звук мобильника, доносящийся откуда-то издалека, Вирджиния прекрасно знает, кто это звонит, но дойти туда, чтобы ответить, она просто не в силах, и все же телефонный звонок — хоть какой-то, но ориентир… значит, уже двенадцать… время совсем непринужденно проходит сквозь нее, а вот пространство нельзя ни обойти, ни привести его в порядок, оно превратилось в запутавшийся сам в себе лабиринт без спасительной нити, потому что как только выход станет различимым, он тут же начнет искривляться и исчезнет вновь… какая-то простая окружность, вращающийся сам в себе круг…

… этот лабиринт они могли бы посмотреть и в другое время, очищенное от ветров… время без ледяной крошки и без крика Мунка…

Телефон замолк, но миг спустя она услышала сигнал SMS…

… я не сорву такой цветок…

… сегодня вечером будет концерт… и программа та же самая… и бис… и Маджини…

Программы повторяются, только исполняют их по-разному, лучше или хуже. И всё одно и то же — путаница времен: барокко, рококо, сецессион, классика и предклассика, романтика в сопровождении забытого семнадцатого века… и гвозди, вбитые в эклектичную красоту… и тривиальнейший поцелуй Климта, самый обычный, между мужчиной и женщиной, который, впрочем, совсем не кажется пошлым, и можно даже подумать, что речь идет о любви, даже страсти, только это не так… так, когда поверхность полотна заключают в рамку… она прошла мимо них, чтобы ей снова не стало плохо. Эта программа ей уже осточертела. В который раз за этот месяц она ее исполняла, одну и ту же, ну почти, только вот бис она выбирала себе сама, даже не заявила его заранее на том последнем концерте, когда наконец-то ей предстояло освободиться от Мендельсона, от Вены, этого города, который вообще ее не околдовал,

а расколдовал,

и главное, она заберет с собой прелестную Маджини, нет она не прелестная, она кровавая, подумала она тогда, когда ей вручали ее под гром аплодисментов, она погладила ее, осмотрела переливающиеся между собой прожилки деревянного корпуса, следы от цветов, поцеловала Андреевский крест на резонаторной доске, свидетельствующий о том, что это именно Маджини, приложила ухо к ее эфам, потом подняла к подбородку и очень медленно провела смычком по струнам… e, a, d, g… тогда первое, что она сыграла, была Чакона, она сама так решила, импульсивно, и потом, уже в отеле, он назвал ее «прелестной»

… прелестно звучит, дорогая,

нет, в сущности, она кровавая,

произнесла она про себя, и перед ее глазами возник деревянный корпус, металл натянутых струн, гибкие линии объема, его пустота… где-то там, говорят, ее душка , а ночью они занимались любовью, точнее, это он занимался с ней любовью, потому что она все время повторяла — она кровавая — механически выполняя рутинные движения, подчиненные некоему ритму, доходящему к ней откуда-то извне, как пульс метронома. Она не стала делиться этими мыслями с мужем, который наверняка был счастлив куда больше нее, ведь он обещал и выполнил свое обещание, которое, в сущности, исполнила она сама… сохранил свою тайну и он, не подозревая об этом, уехал уже на следующий день, просто дела , а она осталась в Вене одна, целый месяц концертов, ты всегда был со мной — пора, наконец, и самой , но перед отъездом, когда она провожала его на такси, он успел сказать ей напоследок, как будто они по-прежнему были учителем и ученицей — и не вздумай менять программу, играй Бетховена и Брука, но лучше всего Мендельсона, он просто безукоризненный и даст тебе еще очень много, я знаю, трудно и неприятно повторяться, но… Чакону больше не играй, в последний раз она прозвучала как-то не так, ты ее испортила…

это из-за скрипки… я же впервые играла на ней…

… ничего, ничего, еще успеешь открыть ее душку…

и поцеловал ее…

… она и не собиралась менять что-либо, у нее не было на это ни времени, ни желания, новая скрипка захватила ее, я должна открыть ее душку , но каждый раз все звучало как-то не так, Маджини очень медленно поддавалась ей, покорно и методично,

я должна открыть ее душку…

порой к ней приходила та странная — кровавая — мысль, но это было ненавязчиво, вызывая скорее чувство неловкости и брезгливости, да и ее муж наверняка снова оказался прав, потому что после каждого концерта Мендельсон и Маджини приносили ей много цветов, буквально груды цветов — яркие букеты, отдельные цветы, маленькие букетики, некоторые из них жили по три дня, другие — по четыре, третьи выдерживали неделю, и ей никак не удавалось проследить процесс их увядания, гниения, отделить одни от других, разложить их на виды по срокам их нежной жизни, и ее номер в отеле пропитывался стойким запахом распада — от одного концерта до другого… а она никак не могла выбросить все, что уже начинало портиться… она даже попробовала как-то попросить организаторов гастролей не пересылать к ней в венский отель хотя бы цветы после концертов в провинции, это дорого и совсем излишне, но они не согласились, и все эти месяцы она так и жила среди умирающих, полумертвых и мертвых цветов…

… сколько ледяных цветов, и никакого запаха…

… на том последнем концерте она даже разглядела цветы в зале — заметила одно крупное желтое пятно где-то в центре, точно в тот миг, когда перешла к Andante, и, пока блуждала внутри лабиринтов до мажора, которые с трудом сдерживала, потому что они все время так и норовили уйти во всевозможные минорные трансформации, сама начала искать глазами это пятно, останавливаясь на любом приглушенном темнотой желтом пятне, которое могло быть вовсе и не цветком, а каким-нибудь ярким платьем, чьей-то пламенеющей шевелюрой, проблескивающим в темноте колье или диадемой… ее взгляд был незаметным и со стороны, наверное, казался абстрактно-сосредоточенным, но Вирджиния знала, что это не так, она почти не слышит себя и играет вовсе не здесь, не подвластная ни себе, ни звуку, но в краткие мгновения перед allegro molto vivace успела подумать… сейчас мне нужно собраться, иначе я не справлюсь, это так трудно, и сосредоточилась взглядом на каком-то белом пятне в первом ряду… белое ведь не цвет, в нем сочетаются все цвета, это просто лабиринт пустоты…