Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

… я попробую еще раз…

… нет, милая, не надо, сделай паузу, передохни…

… сейчас получится…

…не получится, твои пальцы привыкли, двигаются машинально, все смазывают, дай им время, не играй Чакону в эти несколько дней…

… я слышу, как это должно звучать…

… одного слышанья мало, оставь свое тело в покое, пусть оно само делает, что хочет… дай ему свободу… а потом просто следуй за ним…

… нет, так не получится…

…не надо выдумывать, только так и получится…

… надоело… Вена мне уже снится… и когда, наконец, я туда попаду?

Она посмотрела на мужа глазами, в которых было что-то среднее между разочарованием, ненавистью и обычной тревогой, которую он был не в силах унять… его седые волосы казались ей слишком белыми, а рука, держащая скрипку, была испещрена синеватыми жилками…

я люблю тебя, Вирджиния, и у тебя все получится…

Он потянулся к ней и кончиком смычка отвел от ее лица прядь волос, которая нависла над скрипкой так, что ее волосы могли запутаться в струнах…

… осталось всего три дня… и ты сможешь не только во сне увидеть ее… а потому тебя будет Маджини, Вирджиния… обещаю тебе…

Мне снилась Вена.

… но тогда случился совсем другой сон.

Она была там впервые, и город вовсе не околдовал ее, как она ожидала, всё, что раньше она видела на фотографиях, открытках и в альбомах, вовсе ее не впечатлило, дворцы раздражали обилием золота, залы застыли в симметричном излишестве, безукоризненные, ухоженные парки отталкивали своей вычурной красотой… и эти памятники, как грибы торчащие на каждом углу, Штраус со скрипкой, второй Штраус, еще один, назойливый такт в три четверти… снова эти три четверти, потом Моцарт… нет, никакого Моцарта здесь нет

… это ветер, фён [5] Порывистый, теплый ветер, дующий с гор. —

он так сказал, потому что знал это точно, впрочем, он знал всё, город депрессий… и сжал ее руку — река только что перетопила последние остатки снега, добавив непонятно откуда взявшийся, едва уловимый запах весны, а ветер незаметно, но настойчиво обгладывал фасады домов, ветви деревьев, раскинувших свои коричневые руки — без малейшего намека на грядущее цветение — волосы людей, их лбы, виски…

Та же боль без боли… только тогда был другой сезон, но этот ветер, наверное, появляется всегда совсем неожиданно, в неподходящее время…

Она отказалась осматривать Вену… она меня не интересует, ни собор Святого Стефана, не желаю сейчас слушать Бухстехуде, ни дом Моцарта, этот замшелый семнадцатый век, и что из того, что он жил именно здесь, в сущности, его нет, здесь все течет в размере три четверти, ты разве не слышишь, ни Альбертина с его пресным сецессионом, ни Климт, он так тривиален, не надо было водить меня туда , только Шиле остался тогда в ее памяти, но его ритма она не почувствовала, не смогла уловить…

… это всё из-за ветра, — сказал он…

… нет, — возразила она, — из-за крика Мунка.

Она осталась тогда в отеле и просто стала ждать наступления следующего дня — ведь он придет вместе с Чаконой.

… не играй ее больше, это абсолютно непрофессионально, в любой момент испортишь все… займись чем-нибудь другим… концерт для жюри гораздо важнее… и что ты так упрямишься…

И вот теперь ей и в самом деле снится Вена, а реальность навязчиво повторяет этот сон…

Мне снилась Вена.

Вирджиния открыла дверь в ванную комнату — и ее буквально вытолкнул назад совсем неожиданный, очень резкий холод… ночью был ветер, а я плохо закрыла окно с вечера… встав на цыпочки, она попыталась дотянуться до маленького окошка высоко над ванной, открытого нараспашку, к ладони прилип иней, и, торопясь, она толкнула окошко вперед — несколько снежинок стали плавно опускаться вниз, и она проводила их взглядом… Господи, сколько же снега нанесло, такой холод… склонилась над ванной, где снег как будто пророс на дне… вот они, ледяные цветы… глаза долго не отрывались от неожиданной белизны, скопившейся там, белое на белом, пока эта белизна не померкла, а в ее зрачках не потемнело — тогда она, протянув руку, открыла кран, совсем чуть-чуть, потекла тонкая струйка, поползла к этому проросшему снегу, разделив его на два, потом на три ручейка, свернула в сторону, и ручейки, змеевидно впившиеся в снег, образовали лабиринт… она повернула кран еще, до упора, и горячая вода сильной струей рванулась вниз, растопив ледяные цветы… водоворот всосал их в слив трубы, и они превратились в пар…

… Прекрасный колодец… подумала Вирджиния, закрыла кран и выпрямилась, снова чуть резче, чем могла себе позволить… значит, и это я уже не могу себе позволить… да, пространство вновь изогнулось, вывернулось дугой, отшатнулось куда-то в сторону, потом полетело к ней, оно было совсем независимым, чужим по отношению к ее собственному телу, и Вирджиния с трудом удержалась на ногах, схватившись за край ванны… прошли долгие минуты, прежде чем она справилась с головокружением, втягивающим ее вместе с окружающими предметами в какую-то точку, которая наверняка была где-то за пределами видимости и поэтому всасывала в себя все направления, вертикали, горизонтали, все опоры, в которые врос мир… потом ей все-таки удалось сесть на крышку унитаза… Она закрыла глаза. Нужно переждать… да, нужно время, чтобы каким-то образом организовать пространство вокруг… а потом как-нибудь умудриться встать… если я вообще смогу встать… медленно дойти до кухни, опираясь на внезапно обмякшие стены, открыть там шкафчик с аптечкой и достать лекарство… оно всегда там, и через час все придет в норму.

Через час все будет в порядке…

… вот почему мне снится Вена…

… и уже нет никакого порядка…

… а все шло так просто и ясно до тех пор, пока тот мужчина не сделал разрезы на ее теле…

… и до Маджини…

… все уже записано на наших ладонях, все предрешено, никаких неожиданностей, разве что предчувствие — ее нежелание знакомиться с Веной, когда ее еще можно было посмотреть — только Шиле и Мунк — а вне их какое-то смещение, легкое, но все же вполне достаточное, чтобы поверить, что она снова видит этот город спустя двадцать лет, а ведь жила здесь месяцами — почти двадцать, если уж быть точной, семнадцать, но точность не имеет значения, если, конечно, речь не идет о звуках, которые «бьются в тисках собственной судьбы»,

он так сказал,

и, вне всякого сомнения, был прав — она ведь только что пережила подобное, но слов, чтобы выразить это, у нее не нашлось —

… нужно действовать точно, человек обязан стремиться к абсолютной точности, к ее полному соблюдению, звук нужно буквально «вбить в тон», а это уже судьба… и звук не звучит…