Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

E — H — литавры,

E — H…

E — я должна вступать, начать играть, как же я не слышала этого до сих пор, ведь совершенно же ясные звуки…

раз-пауза и два-пауза и снова раз-пауза — вот, вот, сейчас…

Мендельсон зазвучал в ее ушах, влился в ее голову, нет, Мендельсон совсем не виноват, ничего общего, он звучит лишь затем, чтобы я не слышала Чакону, не сыграла Чакону… нужно только действовать побыстрее — Вирджиния выпрямилась и неожиданно твердыми шагами, следуя ударам литавр, подошла к шкафу… через мгновение баночка уже была в ее руках, вот что значит затишье, тревога рассасывается, уходит в то, что она не в силах выдержать… и отсчитала таблетки — одна две три, ну, еще одну, за Мендельсона, этот такт в три четверти сводит меня с ума, а так хотя бы четыре часа голова оставит меня в покое, остановится… и Вены больше не будут отражаться друг в друге, переливаясь между собой с помощью Шиле и Мунка и отбиваясь от Мендельсона с помощью Чаконы…

… каких-то полчаса, даже пятнадцать минут… и все будет в порядке…

… сейчас я иду к машине, в это время пробок нет, и через пятнадцать, ну, двадцать минут я буду в отеле, а потом я выброшу цветы…

Почти бегом она направилась к парковке, крепко зажав в руках скрипку, свет венских фонарей удлинил ее фигуру, потом укоротил, а вот она и вовсе исчезла, Вирджиния внимательно проследила за этими модуляциями своей тени… но она снова стала большой… скрипка вытянулась в одну сторону, конский хвост — в другую… и споткнулся о чьи-то туфли… Подняв глаза, Вирджиния увидела, что у ее машины стоит какой-то мужчина, а в его ногах — два букета,

… о господи, и сюда добрались…

подошла, в тусклом свете вдруг различила кремовый костюм и остановилась в шаге от него…

… простите, эти цветы не от меня, я знаю, как это неприятно… просто они не поместились в машину… но здесь рядом есть мусорный контейнер… думаю, что вам понадобится моя помощь…

Вот уж точно, помощь ей была нужна. В следующие четыре часа мир дважды должен был застопориться, совершенно погруженный в себя, кристально ясный, чистый, отчетливый, холодный, с переходами и коридорами, через которые можно легко пройти, лабиринт с совсем примитивным планом, самым простым, в котором каждое направление — вход и каждое направление — выход, невозможно войти, невозможно выйти, безумная симметрия всматривания, ритм без звука и без цветов…

прекрасный колодец…

… да, мне нужна помощь… надо бы выбросить все эти цветы…

Она испытала абсолютную потребность в том, чтобы чья-нибудь рука протянулась к ней…

Мужчина наклонился, взял оба букета и направился к мусорным бакам, его шаги были как-то особенно уверенны и спокойны, в тишине заднего двора Вирджиния слышала их с той же отчетливостью, с какой следила за каждым звуком при игре, она видела, как он читал надписи на контейнерах — разглядела их и она, буква за буквой, издалека, словно ее глаза вдруг стали кошачьими, освещая темноту, — он открыл именно нужный бак, для органических отходов, контейнер гниения, и бросил туда цветы, потом, не закрывая бака, вернулся обратно и, открыв дверцу машины, взял с переднего сиденья грудой сваленные букеты — в темноте Вирджиния не различала цветов, все казались ей одинаковыми, только белые выделялись своим ледяным цветом — и той же уверенной походкой понес их туда, а почему я ни разу не решилась сделать так же? и, не спрашивая ее согласия, выбросил их с каким-то наслаждением, которое она ему наверняка приписала, потом вернулся назад и на этот раз все же вопросительно взглянул на нее — да, да, если вы все это выбросите, буду вам очень признательна — и мужчина с улыбкой открыл заднюю дверцу машины, контейнер большой, он вместил бы и три концерта… сказал он, а она улыбнулась и вдруг почувствовала себя как-то удивительно спокойной, просто ужасно спокойной…

В голове прояснилось, мир остановился и полностью затих, город умер… нет, нет, только притих… снежная пелена открывала взору каждую свою снежинку по отдельности, вот так — красиво, каждая отдельно, в своем собственном образе, и ничего скрытого…

…и так все ясно…

— в самом деле, я всегда хотела освободиться… произнесла Вирджиния, когда и последний цветок исчез в контейнере, но, вероятно, не было смысла все это говорить, потому что мужчина наверняка это знал…

— а может быть, вы поедете со мной, очистите от цветов и мой номер в отеле,

предложила Вирджиния,

— разумеется, поэтому я здесь…

Мужчина сказал именно так…

Поэтому он был там, поэтому сейчас Вирджиния сидела здесь, перед кухонным столом… прошло пятнадцать, потом двадцать минут, ее взгляд совсем прояснился, мир вернулся на свое место, следуя своему обычному ходу, вполне уверенный в твердости своих поверхностей, до смешного убежденный в этом, я уже могу встать, пойти к телефону, позвонить, одеться, я бы даже могла выйти из дома, пойти на концерт, я все могла бы сделать… только вообще-то она не могла ничего сделать при той болезненной ясности, с которой снежинки совсем независимо падают вниз, а звуки кажутся ей вбитыми друг в друга, она это хорошо знает, это с ней уже было, и ясность не дает уверенности, только боль, и ужасно трудно признать это повторение — одна Вена в другой Вене…

— нет, я не шучу, я готов сделать это, выполнить работу горничных, они все-таки не цветочницы, но, в сущности… я пойду к вам, если вы сыграете мне Чакону…

Чакону?

ЧАКОНА

… да, Чакону, потому что…

Спустя время, когда она, следуя ритму своей болезни, вспоминала каждую деталь, единственное, чего никак не могла понять, было это — почему именно Чакону. Существовала какая-то связь между нею, Маджини и ее кровавостью, которая и ему была очень хорошо известна, но какая именно — или она не поняла, или он не пожелал объяснить, Маджини Чакона Маджини Чакона повторяла она как мантру, еще когда пространство вокруг впервые начало искривляться, а расстояния и направления смешались, но ей никак не удавалось окончательно установить эту связь и главное — понять, почему именно Чакона. Со скрипкой все было вроде бы ясно, вопреки двусмысленности ситуации, в которую она попала — он объяснил ей это почти сразу, когда они еще поднимались в лифте к ней в номер, признался, что тоже должен был участвовать в конкурсе, том самом (и она догадалась, откуда ей знакомо его лицо — она тогда заранее просмотрела фотографии всех участников, и он, разумеется, был среди них), но в последний момент отказался, потому что, внимательно изучив и послушав скрипку, решил, что именно эту скрипку он не хочет — я не хотел этого Маджини — у меня, сказал он, есть своя теория по поводу инструментов, вообще скрипок, да, в общем-то, не то чтобы теория — просто каждый, кто способен слушать, и сам бы понял все, без каких-либо теорий, а Вирджиния, ничего не подозревая заранее, прикоснулась к этой тайне — поэтому она и произвела на него такое впечатление, поэтому он был на всех ее концертах, следил за ней с того самого конкурса, когда она играла на своей старой скрипке (впрочем, она тоже неплоха, но как-то уж слишком однозначна, как и большинство скрипок), вплоть до сегодняшнего, такого откровенного вечера, потому что, только услышав ее впервые и увидев, как она прикасается к струнам, как выстраивает в себе звук, он почувствовал, что она предрасположена , невероятно чувствительна, слышит каждую фальшь в звучании и вне его… еще бы ты не понял этого… она просто подтвердила то, что он давно знал и что заставляло его хотеть именно Маджини, вообще-то, он был уверен, что Маджини у него все равно будет, он и сам бы ее купил, но не этот… этот Маджини — не его — я слишком разборчив…