Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

Она почувствовала себя полностью свободной от всех мыслей, отрешенной от происходящего и в то же время настолько вовлеченной в музыку, которая сейчас буквально струилась из пальцев, но доходила до ее ушей, груди, проникая внутрь откуда-то извне, что испытала страх — а сможет ли сдержать этот напор, осмелится ли остаться там, внутри, куда заманили ее страх и наслаждение… мучительное наслаждение… и, превозмогая боль в пальцах, продолжала следовать за музыкой, проговаривая тему — нота за нотой, звук за звуком…

…presto… mezzo forte… crescendo… ну вот, а сейчас вступай…

espressivo

… когда она услышала, как его, а точнее — ее, скрипка включается в импровизацию одновременно с нею после завершения темы, то на миг испытала желание сопротивляться, но не ему, не этому чуть немощному звуку, который — единственный — мог поддержать ее звук, а своему собственному экстазу, который, возможно, не позволит ей абсолютно точно следовать за ходом его восьмушек, переходящих в шестнадцатые, волнами взлетающие вверх и потом так резко спускающиеся в нижние регистры обеих скрипок, где тон ее Маджини уплотняется и концентрируется до той кровавости, которая позже буйно прорастет в хроматизмах, следующих за музыкой все выше и выше и вытягивающих ее до так трудно дающихся хрустальных тонов в crescendo, росо crescendo, sempre crescendo… но желание сопротивляться внезапно оставило ее… так нельзя… потому что именно экстаз, в сущности, удерживает всё, делая его возможным — вопреки или именно благодаря рукам этого мужчины, все более прозрачным в своей невероятной гибкости, которую она ощущала на своей коже, взгляду, следующему за ней, точности, с которой он встраивался в изменчивые регистры ее скрипки, ритму, пульсирующему между ними в динамике наступающих тридцать вторых, нанизанных друг на друга сначала ее, а потом его пальцами, в непрестанной гонке — одна за другой, одна через другую…

… может быть, всё это мне просто кажется…

мелькнуло в ее сознании, но мыслей не было, все они были полностью погружены в миражную ясность звука, хотя и рвались выйти за его пределы — туда, где царит леденящий холод, идущий от какой-то прозрачной, лишенной опоры структуры и слепящей белизны, которая, словно комок, возникала то в груди, то в животе, а скорее всего — точно в матке, куда она была буквально «вбита» и пульсировала, как острейшая боль и жаркое желание в интервалах наслаждения, интервалах мучения… это мучительно… и хотела освободиться, но это невозможно, потому что наслаждение это приятно, перед ним так трудно устоять… Вирджиния закрыла глаза, хотя и с открытыми глазами уже давно не различала, темно в комнате или светло…

… эти арпеджио в pianissimo, pianissimo… стихни до исчезновения, утони…

… dolce… dolce

а сейчас помоги мне…

в какой-то миг, когда трезвучия развернулись в бесконечную нить, сплетающую звуки между ними обоими, она почти потеряла сознание, почувствовав свою беспомощность, словно вот-вот выпустит из рук эту шелковую нить, протянувшуюся в лабиринте и связавшую ее струны с тем, что захватило ее, и тогда неизбежно все исчезнет — или она, или музыка, льющаяся из-под ее пальцев обратно к ней… ей показалось, что где-то вдалеке она слышит его голос, откликающийся на ее страх

… пустая струна…

и нить порвалась, шелковый обрывок вытянулся вверх в аккорд, а Вирджиния ушла в паузу, в дух, она утонула в бескрайнем одиночестве — том беззвучном, жаждущем ее исчезновения и последнего отступления… такого безвозвратного, как смерть…

а потом звук появился вновь…

позвал ее

росо a росо crescendo — подумала она, остались только музыкальные фразы, оформляющие динамику ее тела, обрисованного смычком… он почувствовал ее, и Вирджиния услышала, как тон в скрипке напротив, совсем нейтральный и не мешавший ей до сих пор, постепенно раскрывается, набухает, и вот сейчас они оба заиграют на соль-струне с ее таким особенным тембром — единственной, которая всегда отмечается в партитуре, потому что необходима,

sol G

душка ее скрипки слилась с ее душой, погрузившись в мучительную негу ее тела, с каждым движением смычка все более вертикально вбирающего в себя его волнообразные движения…

sempre crescendo

sempre crescendo

fortissimo

и снова нужно было пройти по всей шкале в хроматизме, обойти каждый тон — все глубже и глубже в полутонах, вплоть до нового болезненного затухания, в котором сменится и тональность, пробивающая себе путь к мажору… хотя нет, это все еще далеко,

а пока — лишь ожидание

она попыталась открыть глаза и поймать его взгляд — да, он смотрит на нее, следит за ее малейшими движениями и сейчас должен ответить ей, отступить, предоставив ее самой себе… звук его, а точнее — ее, скрипки прервался…

нет, меня не бросили, и это восхитительно…

на самой низкой ноте Маджини остановилась, перевела дух в интервале наслаждения, утонув где-то… Вирджиния снова, в экстазе, закрыла глаза, ей показалось, что она больше не в силах двигаться, ей нужна была хоть одна целая нота, с короной, где можно было бы опустить смычок, передохнуть, но музыка не останавливалась, а продолжала вытягивать ее из самой себя, и она просто отдалась этому бесконечному легато , сочетанию отдаленных звуков, в которых тридцать вторые следовали в своем движении одна за другой, переплетаясь и накладываясь друг на друга, напирая…

и в этот момент Вирджиния почувствовала резкую боль,

увидела, как сама она переворачивается,

Вирджиния отразилась в Вирджинии,

Вена — в Вене,

Маджини — в Маджини,

и всё вдруг стало другим, ее ноздри ощутили запах цветов — свежих, полумертвых и мертвых, она вдохнула этот запах, увидела перед собой мужчину, увидела и свое собственное одиночество, уставившееся на него и пальцами перебирающее струны, и ей захотелось как-то воплотить этот свой выход из себя, дать ему направление, проникнуть в него, в его оборотную сторону, проникнуть с этим «другим», новым в себе…

Вирджиния шагнула вперед, легко наклонилась, вынесла скрипку вперед перед собой и вошла в мажор…

Сейчас, вспоминая, она видела все это особенно ясно и отчетливо, может быть потому, что уже не слышала музыку — она стихла внутри, перейдя в немое молчание, совсем физически сосредоточившись в ее пальцах, проросла в ней, словно какой-то орган, и тема заговорила другим голосом — так, как она слышала ее этим вечером на концерте, еще не понимая точно, что это такое, в зримых тонах, абсолютно точных, потусторонне холодных, превративших ее в придаток инструмента, его часть… может быть, в этом плену, в котором она оказалась не по своей воле, она прошла свой собственный путь, а сейчас наконец-то оказалась в другом месте, в другой своей половине… в сознании возникли два ее собственных профиля, которые она видела несколько часов назад в своей гримерной, такие разные, способные всматриваться друг в друга, а может быть, она просто разглядела их в глазах мужчины напротив… или окончательно проникла в двойственную душку Маджини, в ее невозможность быть «ею» и невозможность быть «им», когда музыка окончательно уйдет внутрь и прорвет границу звучности…