Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— ты не беспокойся,

мисс Вера весьма разговорчивая и доброжелательная особа, немножко не в себе, но ничего необычного,

— и если дашь себе слово не раздражаться, она тебе понравится, — сказала Ханна,

попробую… но до самого вечера ни о чем другом думать я не могла.

Руки мисс Веры унизаны кольцами и постоянно в движении, они следуют за ее словами или, точнее, слова идут за ними, а ее указательный палец вычерчивает воздушные линии, которые должны связать воедино людей, сидящих за разными столами. Она, как и Ханна, любит показывать, но преимущественно — на людей, и ее рука совсем не похожа на руку Ханны. Она утверждает, что пребывает здесь в приятельских отношениях со всеми, что знает каждого из сидящих в столовой, но это, вероятно, так лишь в ее воображении… народу здесь много, хотя к концу лета люди стали потихоньку разъезжаться, я каждый день вижу, как постепенно пустеет какой-то стол, а потом он и сам исчезает. Мисс Вера, однако, настаивает на своем и в подтверждение своих слов, не стесняясь, показывает на людей пальцем, называет имя, а потом пытается заполнить это имя историями… но меня это не интересует, ведь история — одна, и я ее знаю,

— вы не считали, сколько нас осталось, дорогая? я познакомлю вас с каждым из них, одно дело считать, а другое — знать их истории…

— нет, спасибо, — ответила я на это предложение, — я не подсчитывала, к тому же каждый день кто-то уезжает, и истории заканчиваются.

Да и сами истории мисс Веры, лишь начавшись, тут же заканчиваются, начало сливается с концом, а ее слова, как биллиардные шары, сталкиваются, меняя направление и очерчивая пустые места, остаются лишь имена — как поименник… я их слышу, но не могу себе представить, что скрывается за ними — ничего, наверное — и сразу забываю. В памяти осталось лишь имя Ада, еще сестра Евдокия ее вспоминала. У нее черные волосы до пояса, цвета воронова крыла, но единственное, что я узнала о ней от мисс Веры, мне уже известно: она была художницей, когда жила там, в миру. Под указательным пальцем мисс Веры появилась девушка с мячом и она наклонилась к моему уху, слова застучали по моим барабанным перепонкам — топ-топ-топ… еще ребенком ее… вот откуда ее болезнь, я почувствовала, что ее дыхание проникает в меня, и отодвинулась,

здесь у каждого своя тайна, произнесла мисс Вера громко, чтобы и Ханна услышала,

— о тайнах не сообщают во всеуслышание,

не сообщают, но мисс Вера продолжала сообщать. Тайна всегда одна, остальное — вопрос формы, подумала я и услышала обрывок разговора о том господине, который изредка обращает свой взгляд к горизонту, чтобы тут же его отвести… но я пропустила, не расслышала его имя, поняла только, что когда-то он был священником, а потом вернулся в мир по причинам, которые не подлежат обсуждению,

личные обстоятельства не подлежат обсуждению, сказала мисс Вера, я согласилась, решительно добавив:

— личные обстоятельства касаются единственно несчастной судьбы каждого человека в отдельности, и нет необходимости заявлять о них вслух,

я надеялась, что поток слов остановится, но мисс Вера продолжала, ей было не важно, хочу я это слушать или нет, и не было ни малейшей возможности вырваться из такого количества историй…

— дорогая моя, их так много, этих историй, так много, смотришь на людей и сплетаешь одни истории с другими… но такова жизнь, нужно лишь пустить эту жизнь в слова, пусть течет,

— а иначе жизнь остановится, вы не думали об этом?

спросила она, но я замолчала. Я так не думаю, ничего хорошего не вижу в словах, во всяком случае — в моих, хотя уже вряд ли у меня есть жизнь вне их, они поглотили меня полностью. Я посмотрела на Ханну — проверить ее реакцию, но она не слушала, я заметила рассеянный взгляд, витающий в пустых пространствах вокруг столов или блуждающий где-то в море, и решила помочь ей остаться там, приняв на себя этот шквал, пока в громыхании слов мисс Вера запутается окончательно, а ее речь потеряет всякий смысл. А вообще-то я не слишком верю, что все эти люди, о которых рассказывала мисс Вера, настоящие, они так далеки и сидят за разными столами, да и легкая улыбка Ханны, говорящая о том, что кое-что из наших разговоров дошло и до ее слуха, свидетельствовала о том, что и для нее они всего лишь тени, но может быть, мне это кажется и я просто хочу, чтобы Ханна принадлежала мне одной. С ней я могу и помолчать, а когда мы разговариваем, в наших словах нет ничего скрытого, они настоящие, даже не знаю, почему это так. Что касается всего остального, мне это неинтересно, я становлюсь рассеянной, и мисс Вера это тут же заметила,

— вы меня не слушаете?

она спросила это ревниво, пришлось извиняться, признаваться, что в именах ориентируюсь с трудом, страдаю плохой памятью на имена, я сказала это полушутя, но мисс Вера приняла за чистую монету: нет, правда? а я продолжала убеждать ее, что да, действительно, совсем не запоминаю имен, путаю их, а это значит, что или эти люди мне неинтересны, или их назвали совсем не так, как надо, ошиблись… но и это не убавило ее энтузиазма, времени достаточно, сказала она, хватит, чтобы всё запомнить. Сама-то она обычно вникает в каждую мелочь, хотя вот уже и старая, и грудь ее приобрела специфический вид жеваной бумаги, но это ее не смущает и она чувствует себя молодой, потому что ее сердце болит не из-за возраста, а по совсем другим причинам… Но это тайна. Потом она спросила меня, почему я здесь, на каком-таком основании, ведь люди оказываются здесь не просто так, и я без малейшего колебания сообщила ей о святой Терезе, которая привела меня сюда, чтобы я писала о ней, хотя в данный момент это невозможно из-за повязки на руке,

— но когда-нибудь я начну писать,

сказала я и обратилась к Ханне за подтверждением, но она по-прежнему пребывала где-то в иных местах, абсолютно незаинтересованная, но для мисс Веры мои слова оказались вполне достаточным и понятным объяснением, хотя она почти ничего не знает о святой Терезе, только то, что та была католичкой,

— а вы католичка?

— нет.

И ее интерес угас. Она лишь пожелала, чтобы ко мне как можно скорей проявили сочувствие и сняли эту тряпку, но и она, как и Ханна, выразила сомнение в этом, здесь жалость особая, еще неизвестно, что стоит за нею, возможно, потому и не снимают, а потом посоветовала непременно подружиться с Адой, потому что она художница и ее причины оказаться здесь схожи с моими: она хотела нарисовать руку ангела, которого видела в своих снах, но ей это никак не удается, она не прислушалась и к словам мисс Веры, которая сразу поняла, что ей на самом-то деле снится не ангел, а херувим, но у херувимов нет рук, и значит, ей нужно направить свои усилия на крылья…