Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— ведь крылья херувима — это его руки? как вы думаете?

— думаю, да,

ответила я, и мы с Ханной поднялись из-за стола, чтобы вернуться к себе, а мисс Вера осталась доедать десерт, в этот вечер подавали печеное яблоко со сливками, обильно политое карамелью, выглядело это так аппетитно, что если бы Ханна решила заказать себе такое яблоко, я бы тоже не отказалась.

Когда я открывала свою дверь, в комнате меня встретил мой ангел, он махнул крылом перед окном на террасу, потом резко взмыл вверх, а когда дверь закрылась, медленно опустился… а вдруг это действительно херувим, хотя нет, они не спускаются так низко сюда, на землю… Ада права, а мисс Вера ошибается… это ангел… ну вот, кое-что я все-таки запомнила, но всю историю Ады целиком не помню, наверное, речь шла о любви, о чем же еще, но мне не нужно ничего помнить, да и нечего помнить… доктор сказал: история только одна, та же самая… не нужно много историй, они лишние, переполнены людьми, но тайна — одна… и все же, когда Анна мне позвонит, я смогу ей сказать — у меня уже много знакомых… это ничего, что их мне только показали пальцем, незаметно и тайком, обман небольшой, а чтобы она не заподозрила, что я все же вру и опять не в себе, я расскажу ей про Аду, ведь ее имя я знаю,

я скажу так:

никто не появляется в этом месте просто так, вот и Ада здесь потому, что каждый раз, когда ее любовник уходил от нее, с ней случался припадок, она рвала на себе одежду и голая ложилась в постель, но вместо того, чтобы спать, вполне удовлетворенная после свидания, начинала терзать себя, что не так уж и странно, потому что она знала, что он ушел к другой женщине, почему бы и не к своей собственной жене? это вполне возможно, но не обязательно, и вообще не имеет значения, но эта мысль не мешала ей окунать кончик кисти в краски на своей палитре, она ведь художница, и, очевидно, именно так всё и происходило, но однажды после его ухода она не сорвалась, как обычно, а совершенно спокойно открыла дверь и ушла навсегда, вот и оказалась здесь, чтобы видеть во сне своего ангела и рисовать его, правда, пока это ей не удалось, хотя у нее нет повязки на руке, как у меня. Еще я могу наплести Анне кучу подробностей, конечно, она не поверит до конца, будет смеяться и скажет: истеричка… но зато убедится, что я знаю какую-то Аду и что снова начала фантазировать, это ее успокоит…

А потом повешу трубку и буду ждать момента, когда Ханна включит своего Шуберта, и тогда я испытаю блаженное спокойствие, потому что буду знать, что она слушает его и через несколько тактов уснет, а потом, уже когда только я буду слушать и ждать, пока Шуберт закончится, я снова попробую подобрать какие-нибудь слова для моей левой руки… а почему бы и нет?.. я могла бы просто писать имена:

Ада, Ханна, Вера, Евдокия… других я не запомнила, они мне далеки… а эти я не буду стирать, и так они останутся со мной навсегда.

… звонок… это Анна…

Мы вышли из-под колоннады центрального входа и, пока спускались по ступенькам в сад, Ханна вспомнила, что не взяла свою шляпу. Сегодня солнце не слишком жаркое, со стороны моря дует свежий ветер, и шляпа не нужна , сказала я, но она все же решила сходить за ней… уже повернувшись, Ханна случайно взглянула вверх и замерла на месте, я посмотрела туда же: на террасе крыши стоял и курил доктор, он всматривался куда-то за горизонт и, конечно же, не видел нас, но Ханна помахала ему рукой и стояла так до тех пор, пока он не докурил свою сигарету и не бросил ее совсем небрежно вниз, не подумав, что она может попасть кому-нибудь на голову…

— завтра пятница…

сказала Ханна задумчиво, а я предложила наконец-то сдвинуться с места… она, совсем позабыв о шляпе, пошла за мной, но на ходу еще несколько раз обернулась назад, хотя доктор исчез сразу же, как только его окурок полетел вниз и ветер отнес его в траву; мне очень хотелось спросить у нее, что значит это столь откровенно пристальное ожидание, ведь оно сродни бездонным мехам, которые заполняются и тут же освобождают место для новой порции пустоты, но, конечно, не спросила, а вместо этого попыталась заполнить эту пустоту своим собственным голосом и, как мисс Вера, начала говорить без остановки и без смысла — лишь бы говорить; я спрашивала ее, почему никто не пользуется пляжем, ну вот мы, идем по песку вдоль моря, море спокойное, вода полна солнца, но никто не купается, я не видела ни одного человека, который воспользовался бы этим светом, растворившемся без остатка в воде, только рыбы, раки, водоросли, ну неужели каждому доктор сказал, что море — не важно, а он явно из тех, кто любит довольно навязчиво повторяться, и они поверили в то, чего быть не может, зачем же тогда построили санаторий именно здесь, не ради ли морского берега? Я сама купалась бы, буквально не вылезая из воды, я жила бы здесь, как рыба в воде, как ни банально это звучит, и посмеялась бы над его словами, если бы не повязка, из-за которой даже на залив с грязью могу пойти только в качестве сопровождающего, а там удовольствие несравнимо с этим, по крайней мере, все так утверждают, хотя, как говорил доктор, многие пациенты отказываются от грязи, потому что не хотят признать, что сами они тоже из грязи… но в этом случае они-то и должны были бы сидеть на пляже, плавать в море, ну ладно — я, я не плаваю из-за повязки, а они-то почему? из-за этой дурацкой повязки я почти ничего не могу делать, она пресекает любое мое начинание, любое действие, мои слова… я и писать не могу, а Тереза ждет меня на кончиках моих пальцев даже под повязкой, и я чувствую себя так, будто вообще не живу… ты меня слушаешь, Ханна? если бы не повязка, я нырнула бы сейчас в воду, она так заманчиво плещется у нас под ногами… и она тепло-зеленая, ведь правда? — спросила я, но она не ответила. А я продолжала заливаться соловьем, пока мы шагали вдоль кромки берега, и даже здоровалась с людьми, которые встречались нам на пути, хотя, наверное, они здоровались с ней, а не со мной… мне показалось, что мимо нас прошла Ада, причем под руку с каким-то господином, ну вот, видишь, сказала я, все эти художницы, они такие , я знаю многих, их собственные проблемы для них важнее всего, они позволяют себе всё, мой муж когда-то тоже был художником, вероятно, им и остался, но Ханна не проявила ни малейшего любопытства, никаких комментариев по поводу моего признания, а какой-то фотограф позволил себе щелкнуть нас, не спрашивая разрешения, я уверена, что он нас снял, хотя был далеко, но с помощью зума любая деталь видна очень близко, и я обратила на это внимание Ханны, обычно она не соглашается быть частью пейзажа в чьем-то объективе, но сейчас и это не произвело ни малейшего эффекта, и тогда я замолчала. Выдохлась. Был четверг, время близилось к обеду, мы уже подошли к подножью скал, пора было возвращаться. И тогда Ханна повернулась ко мне, наверное, я и ее уморила своей болтовней, крепко взяла меня за больную руку, точно за повязку, так что я почувствовала одновременно и боль, и тепло, оно спустилось вниз, к ране, ее глаза стали зелеными-презелеными, море в них переливалось через край, и в этот миг мое дыхание остановилось. Я почувствовала, как во сне, что тону… ведь и в глазах можно утонуть, в сущности, они — та же вода… и Ханна заговорила: