Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— нет, прошу вас, только не сегодня, сегодня мне что-то не по себе, и я бы хотела побыть одна…

— так я и предполагала… — Ада вздохнула, наверное, обиделась, надо ей объяснить,

— вы знаете, сейчас я доем мясо… спасибо, что вы его мне нарезали, не помню, когда кто-либо делал что-то подобное для меня, сегодня особый день, бывают такие… может быть, мы поссорились с Ханной или я себе это вообразила, чем-то ее задела, как вот сейчас — вас, со мною такое бывает, а ведь мы с ней приятельницы, у нее никого нет… поэтому я должна остаться одна, но если хотите — приходите завтра… я просыпаюсь около девяти, потом просто лежу, в это время картина уже вобрала в себя мой сон, если он мне снился, разумеется, но этой ночью он наверняка мне приснится… а вы знаете заранее, когда к вам придет ваш сон? ангел?.. Ну, неважно… потом я встаю и пью кофе, возможно, утром ко мне зайдет и Ханна, если придете к одиннадцати, я непременно вас с ней познакомлю… впрочем, что это я? вы же знакомы, я совсем забыла, Ханна такая замкнутая, я все время забываю, что она всех тут знает… одно ведь не противоречит другому? не так ли?

Ада задумалась…

— не противоречит… к тому же она останется здесь навсегда, по крайней мере, хотела бы…

Ада знает что Ханна останется здесь навсегда, значит, они близки, а я-то думала, что об этом знаю только я,

— и вы это знаете?

— знаю.

Мне стало грустно, так, ничего особенного, просто тоска.

— и завтра будем вместе пить кофе?

спросила Ада, и в этот момент мясо застряло у меня в горле, я поперхнулась, и Ада протянула руку стукнуть меня по спине, но я прокашлялась, ничего страшного, сделала глоток воды, почему-то глотается с большим трудом, и зачем я продолжаю есть… я положила вилку и отодвинула тарелку…

— да,

— я завтра зайду, — сказала Ада, — а сейчас ступайте.

Словно отпустила меня, и я встала.

Все это время, с момента, когда Ада разлила воду, мисс Вера молча наблюдала за нами, значит, она может и молчать… и, возможно, молчала и раньше? Она только произнесла «до свиданья», но когда я, уже выходя, оглянулась назад, помахала мне точно так же, как Аде — вилкой, я не ответила, представив себе скатерть с жирной каплей на ней.

Ханна не пришла и на ужин. Не в силах справиться с тревогой, около девяти вечера я постучала к ней, она не открыла, я услышала лишь ее голос, издали: извини, я не одета, только что из ванны, а не ужинала в столовой, потому что доктор разрешил. Потом спросила, что давали на ужин — рулет «Стефани», сказала я, и клубнику со сливками. Я подумала, что она решила лечь спать пораньше, и ушла к себе, смотрела на море, темно, ни огонька, всё затихло, я чувствовала какую-то тяжесть в груди и все прислушивалась, когда же зазвучит Шуберт, чтобы уже потом ждать его окончания… Но минуты шли одна за другой, пустые, без перемен, ведь, в сущности, никаких минут нет, все минуты слиты воедино, все равны друг другу… текут… только на небе, в млечном сиянии, постепенно проступали гроздья звезд…

И тогда, около десяти, я вдруг услышала, что ее дверь открывается… Это Ханна…

Открыла, закрыла, повернула ключ, ковер поглотил ее шаги…

Я не шелохнулась, осталась сидеть, как сидела… не знаю, как долго… потом разделась, легла в постель… значит, вот так…

Потому что…

… воздух за окном зеленый и подвижный, он приближается, отдаляется, приближается снова, стекла нет — его нельзя лизнуть, и оно не может быть преградой, крыло ангела вздувается, входит Шуберт, нет, это не Шуберт, кто-то другой, шум моря не стихает… всё то же: сгущение, рассеивание… светлеет прозрачно зеленое… тон в тон… видение зеленого… видение исчезает…

а потом?

потом свет меняется, выворачиваясь наизнанку, теперь он изнутри — наружу, идет из глубин…

каких глубин?..

зеленое желтеет, пузырьки тоже желтые, пустые — без зеленого в зеленом воздухе… воздух в воздухе… он густеет, и я начинаю кашлять… мои глаза открыты, всё открыто настежь, колышется крыло ангела… кто-то рядом со мной: Шуберт… нет, не Шуберт…

я должна открыть глаза, посмотреть на НЕГО,

а потом?

а потом ничего, всё то же… тук-раз… тук-два… тук-три…

ритм: там-там и там-там…

и там…

Ханна?

… разумеется, это не Ханна, она не стала бы стучать, вчера она кому-то другому говорила: просыпаюсь в девять, потом примерно час валяюсь в постели, жду, чтобы картина вобрала в себя мой зеленый сон, ну а потом приходите пить кофе… Заспалась совсем, даже не знает, когда уснула и сколько времени спала, всегда кто-нибудь будит ее от зеленого сна, но этой ночью он был не до конца зеленым:

Изменение.

Это Ада, она хочет посмотреть картину… она откинула простыню. Сейчас извинится через дверь:

— извините меня, Ада, я что-то заспалась совсем, такого давно со мной не было, мне надо умыться, одеться…

но Ада упорствует,

— я подожду,

— не люблю ждать и ненавижу, когда ждут меня,

только со сна она говорит то, что приходит на ум, но Ада, по ее словам, привыкла ждать,

— я спокойно вас подожду,

отвечает ее голос, сама она где-то близко, но не просто с той стороны двери, похоже, губами она прикасается к двери и шепчет, чтобы не разбудить соседей… дерево вбирает в себя ее шепот…

ну ладно.

… что будет, то и будет…

… что будет, то и будет,

в сущности, какая разница, причесана она или нет, в платье или в пижаме, есть ли у нее мешки под глазами и глубокие морщины вокруг, заправлена ли постель и готов ли кофе, кофе у меня не готов, сейчас сварю, она сказала это вместо «доброе утро», но утро — это только для нее, вообще-то уже скоро полдень, но всё это не имеет ни малейшего значения. Нельзя, чтобы кто-то ждал ее из-за этого надуманного движения времени… и она пригласила Аду войти, деловито провела в спальню и показала на изголовье постели, рядом с подушкой:

— сядьте там, — сказала она, — с этой точки картина смотрится лучше всего, вот так: взгляд сливается с линией ручки кисти, видите ее на столе? и она ведет вас прямо к ее кончику, погруженному в зеленую краску и слегка заостренному… этой кистью нарисована картина, говорит картина, но мы знаем, что это ложь, это вовсе не та кисть, которой рисуют, она не может быть там; но есть и другой способ смотреть на картину, надо сощуриться… и тогда всё исчезнет, на переднем плане останутся только цветы, а проблемы исчезнут… некоторые картины лучше всего разглядывать именно так — и Анастасия сощурилась до нефокусируемой пелены, как художник, который наносит последний слой велатуры, чтобы свести воедино линию и свет, — вот так и надо смотреть на реальность, потому что в деталях она абсолютно невыносима, вы согласны?