Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— представления не имею, почему люди не купаются в море, — сказала она, — не загорают на солнце, не лежат на пляже, почему их загар — только от грязи, просто так сложилось… я не знаю, почему это так… ты, по крайней мере, про себя думаешь, что знаешь. А что касается повязки… раз уж она тебе так мешает — просто сними.

Весь обратный путь мы молчали и когда подошли к колоннаде у входа, Ханна посмотрела наверх, я тоже, но увидели только пустое небо и торчащие с двух сторон парапета гипсовые вазы — совершенно бесполезное украшение, если, конечно, доктор не надумает использовать их в качестве пепельниц.

С тех пор как мы познакомились с Ханной, этот день был первым, когда я испытала чувство тревоги. Я попыталась понять причину, ведь всё шло своим чередом, спокойно и размеренно — прогулки, грязь и бассейн, присутствие Ханны, мои ни к чему не обязывающие попытки писать левой рукой после ужина… пустое время, как и говорил доктор, но без ощущения пустоты… отдых, как мне и было предписано… ничего особенного, кроме разговоров, когда они рождаются из какого-то слова… жеста… молчаливой привязанности… но сегодня после прогулки, когда мы поднялись к себе, чтобы переодеться к обеду, я вдруг почувствовала в воздухе тревогу, какой-то затаенный трепет, как перед дождем, но на горизонте ни облачка, только ветер усиливается и уже отнес далеко в море дырявое суденышко, давно засевшее в песке на мелководье… но вряд ли от этого… На какой-то миг в зеркале ванной я увидела свое лицо — напряженное, чужое, и отвернулась, сменила юбку, она намокла от огромной волны, когда мы остановились у подножья скал и Ханна схватила меня за больную руку. Повязка даже до сих пор влажная сверху, и рука над кистью немного зудит… может быть, соль попала в рану… так что — это от нее в груди появился какой-то раздражающий внутренний зуд? и как только я его уловила, определила для себя, это чувство усилилось, словно освещенное лучом света, напоенное им, приближенное,

тревога.

Я прилегла на миг, чтобы успокоиться, но, скорее, чтобы яснее осознать это чувство тревоги. Наверное, это именно то, что доктор называл моей «чувственностью»: желание видеть , и это желание — болезнь, луч, направленный внутрь, он освещает и вызывает трепетание воздуха… я прислушалась к себе… знакомое чувство, от него нет лекарства, и если я усну, ко мне придет мой зеленый сон, а когда открою глаза, картина с каллами примет его в себя, перехватит… лучше всего сейчас никуда не ходить и раз я могу не есть вообще, то заказать фрукты в номер и заснуть… только не стоит этого делать из-за Ханны, если тревожно ей, тревожно и мне, отсюда и ощущение дрожания в воздухе…

Я поспешила в столовую, увидеть ее и сказать: сегодня я много говорила, а слова порождают тревогу, ты правильно делаешь, что молчишь, важны дела, а не слова, то, что ты показываешь мне рукой… прости меня, Ханна…

Но Ханны не было. Только мисс Вера сидела за столом, она встретила меня, направив свой указательный палец мне прямо в грудь, туда, где затаилась тревога… милая Анастасия, она так и сказала «милая Анастасия» и вилкой подцепила пюре, отправив его в рот, и между полосками ее губной помады, в уголках губ, собралась желтая кашица, я села и, сглотнув слюну, стала ждать, пока она прожует:

— Ханна на обед не придет, милочка, — сказала она, и ее глаза уставились куда-то мне в шею над грудью, я тут же спросила, откуда ей это известно, мне показалось это невероятным… оказывается, когда мисс Вера ждала лифт у себя на этаже, из него вышла горничная с коляской и подносом, полным фруктов, мисс Вера, естественно, полюбопытствовала, кто это сегодня лишает себя прелести общения за обеденной трапезой, и горничная сказала: Ханна…

— так что будем обедать сами, милое дитя…

Мисс Вере около шестидесяти, не старуха, но любит пококетничать, по возрасту, я не могу быть ей «дитя», и насчет своей груди она кокетничает, правда, с обратным знаком, показывая, как она обвисла со временем, стала неприятно бесформенной, но я не обращаю внимания, меня занимает другое и я вряд ли в состоянии следить за ее мыслью… мне очень хотелось сейчас вернуться, я постучала бы в дверь Ханны и разделила бы с ней фруктовую трапезу, мы бы вместе съели все ее фрукты, потом бы добавили и мои, но уже поздно… я не имею права беспокоить ее,

— вероятно, у нее появилась потребность побыть одной, с вами такое бывает? закончила эту тему мисс Вера, но сразу после этого добавила безжалостно: зато вот решила позвать к нам за стол Аду, только на сегодня, разумеется, чтобы нас познакомить, это будет полезно нам обеим из-за общих проблем, а рассчитывать на Ханну в этом нельзя, слишком уж она необщительна и никого со мной не знакомит… я совершенно запуталась… почему Ада? какая Ада? с какой стати? какие-такие у нас с ней общие проблемы? это та, что впадала в истерику, когда ее любовник уходил неизвестно куда… или это я сама придумала? какая-то неврастеничка… а потом вдруг надумала рисовать руку ангела… правда, он оказался херувимом. Только у меня нет времени на возражения, они бесполезны, потому что боковым зрением в этот момент я увидела, как открылась дверь и вошла Ада, она прямиком направилась к нашему столу, а мисс Вера подняла вверх свою вилку, чтобы помахать в знак приветствия, и жирная капля упала на скатерть. Ада спокойно приближалась.

… когда ей неуютно, в голове рождаются какие-то запутанные мысли, сама она почему-то оказывается где-то в стороне, а тело попадает точно в центр этого неуюта, но ее нет, а всё так любезно, но в этот момент она думает только об одном: почему Ханна не поделилась с ней… клубникой, черешней, хотя бы одним словом, а просто исчезла, вот так, нет ее, скрылась, а вместо нее приближается какая-то незнакомая женщина, которая к тому же садится как раз на ее место, но она улыбается ей с единственной целью — переиграть ее в любезности… однако Ада не реагирует, кусочек пазла с улыбкой у нее отсутствует, потерялся, и вся стратегия проваливается:

— я Ада, мисс Вера говорила о вас и сестра Евдокия тоже…

и в этот момент она поняла, почему сразу же запомнила ее имя и почему так настойчиво стала ее выдумывать: из-за длинных волос до пояса цвета воронова крыла, а кожа совсем белая, никакого загара — ни от солнца, ни от грязи… острое одиночество, подумала она, из-за отсутствия уголка губ с улыбкой… вместо этого ответила:

— мне тоже говорили о вас… я рада нашему знакомству… но ее слова повисли в воздухе, ведь она не может подать ей руку, ее рука дрожит, но Ада мгновенно среагировала, поймав эти слова буквально в воздухе,

— я знаю, что вы не можете подать мне руку, вы ведь здесь именно из-за нее,