Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

После первых дней хаоса, когда происходили несообразности вроде тех, что были описаны в листах, отдыхающие стали возвращаться к своим привычкам, по крайней мере тем, которые можно было вернуть, потому что погода по-прежнему была заряжена электричеством и время от времени гремели грозы, далекие подобия той ночной грозы накануне субботы, но они, однако, постоянно напоминали о ней — как симптомы напряжения, затаившегося за сполохами молний в ночном небе, и не позволяли её следам окончательно исчезнуть… Но это и в самом деле были лишь ее отзвуки… а Анастасия и Ханна снова стали пить свой кофе по утрам. Иногда, когда дождь был не слишком сильным, они даже располагались на террасе — у Анастасии или у Ханны — и эта ненастная погода сближала их, они ставили свои стулья в угол, казавшийся им более защищенным от ветра, и тогда их ноги, а порой и руки касались друг друга непроизвольно, в поисках большей теплоты. Но, возможно, из близость объяснялась и другим — после стихийной попытки Анастасии покинуть санаторий, закончившейся неудачей из-за закрытых ворот и бдительности сестры Евдокии, Ханна почувствовала себя виноватой. Узнав о случившемся — а сестра Евдокия именно ее в первую очередь вызвала вниз, в столовую, где насухо вытерла мокрые волосы Анастасии, не думая о том, что и с ее собственных волос капает вода, — Ханна подошла к Анастасии и сказала ей прости, прости, прости, потом поцеловала в лоб и сама отвела наверх, уложила в постель, хорошенько закутав, потому что из невидимых щелей тянуло влажным воздухом, и даже пообещала, что ее не потревожат никакие сны — ни зеленые, ни какие-либо другие, потому что Анастасия так объяснила свое бегство: это всё кошмар, который постоянно снится ей и с помощью которого ее разум, вместо того чтобы помочь ей выбраться из него, осуществил свой собственный план. И мне показалось совсем разумным уйти, сказала Анастасия, а Ханна промолчала. Она опустила занавески, все еще мокрые от неизвестно откуда взявшегося ливня, и осталась с Анастасией, пока та не заснула, и еще несколько раз потом входила к ней на цыпочках, чтобы проверить, а вдруг этот кошмарный сон снова овладел ею, что наверняка отразилось бы на ее лице. Анастасия этого не знала, но прости Ханны ей было довольно, чтобы успокоиться, и сон не повторился, никакой, и уже на следующее утро, хотя кофейные чашки все еще были пустыми из-за долгого отсутствия тока, Ханна дополнила это прости еще несколькими словами, которые ее окончательно успокоили. И ничего, что они были столь же убедительными, сколь и неясными. Анастасия тоже попыталась выразить свое раскаяние, ссылаясь на состояние ума, который в то утро вроде бы был совсем ясным, но не смог предвидеть, что даже если бы ворота и были открыты, а сестра Евдокия спала глубоким сном, она не смогла бы из-за грязи и дождя пройти к соседнему поселку, довольно отдаленному и, конечно же, занятому собственными бедами. Об этих вещах я совсем и не думала, призналась она, но зато совсем ясно помнила, что, проходя мимо двери Ханны, остановилась. Я подумала о тебе, о Ханна, но твой образ утонул во мгле. Этим было сказано всё, и всё закончилось без следа, потому что Анастасия не могла это записать, а в листе Ханны было написано: Боже, как же я хочу навсегда остаться здесь и вообще не понимаю, доктор, неужели возможно, чтобы люди хотели чего-то другого… но всё гораздо сложнее и всё из-за того вечера, когда я исчезла, не подумав даже, что я причиню… А Анастасия тоскует, и когда сестра Евдокия и сестра Лара пошли между столами собирать листки, она, вместо того чтобы подать им свой, уставилась в тарелку, и мне кажется, что она начинает походить на господина с опущенными веками, который лечит свою ногу в полном одиночестве… Когда вы ей снимете повязку, доктор?

Но Анастасия не говорила об этом. Проблема с ее рукой по сравнению с общим настроением этих дней казалась ей всё менее важной. Даже сестра Евдокия не сочла ее значительной, потому что во второй вечер, ничего не объясняя, просто не оставила ей лист. Наверное, это было проявлением деликатности, невмешательством в ее личные обстоятельства и было продиктовано воспоминанием об ошибке, тогда, с рукой, протянутой для рукопожатия. Однако Анастасия почувствовала себя уязвленной, слезы выступили у нее на глазах, но никто этого не заметил или, по крайней мере, она так думала, раз даже Ханна не прореагировала, и мисс Вера, и Ада, которая как-то потихоньку перебралась к ним за стол в дни, пока не было тока. Анастасия верила, что заслуживает, по крайней мере, чтобы и ей выдавали эти желтоватые листы, заверенные монограммой доктора, который явно оставил их точно по счету на весь срок своего отсутствия. Она попыталась было объяснить сестре Евдокии, что имеет на них право — и даже положила на свой письменный стол самый первый листок, пустой, — что, конечно же, ей его выдали не по ошибке, и хотя до сих пор ее листы не заполнены, они, тем не менее, могли бы служить ей свидетельством ее будущих возможностей, но сестра Евдокия прошла мимо и слова застряли в горле у Анастасии. Уже на следующий день, однако, она убедилась, что, возможно, эта ее проблема не так уж незначительна. Когда они пили кофе с Ханной, сестра Евдокия постучала в дверь и вошла, взяла себе стул и вышла к ним на террасу, воспользовавшись просветом между двумя облаками, довольно большим, чтобы воздух успел наполниться солнечными лучами, а ветер стих, породив иллюзию окончания дождя, поглощенного золотистыми красками осени… Она отказалась от кофе, сказав, что не испытывает ни малейшей потребности в подобных стимуляторах пробуждения или бодрствования, что не за этим постучала к ним в дверь, а лишь хотела предложить Анастасии прийти на следующий день в обед в лабораторию, это рядом с квартирой доктора — поменять ей повязку, хотя бы сверху, чтобы она больше не чувствовала себя грязной, и это могло бы послужить стимулом , сказала она — но чего?

Глаза Анастасии заблестели, отразив лучи неясного света, пробившегося ненадолго с неба. Вы ангел, сестра Евдокия , сказала она, погасив этими словами свою первую мрачную реакцию и от радости забыв даже воспользоваться этим коротким разговором, чтобы попросить для себя листки с монограммой доктора, предназначенные ей, которые она считала в каком-то смысле своими. Сестра Евдокия посидела с ними с минуту и встала — у ангелов слишком много обязанностей, особенно сейчас, в отсутствие доктора , сказала она, не позволив Анастасии проводить ее до дверей, жаль упускать столь редкие в этот сезон минуты благодатного тепла. Но уже в следующий миг небо снова закрылось, ветер разметал волосы Ханны, и они ушли с террасы.