Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

И когда сестра Евдокия влилась в поток всеобщего сна, ожил сон Анастасии, ее веки затрепетали, глазные яблоки под ними описали круг, и зрачки стали смотреть в обратном направлении, в сторону скользких лабиринтов, где нет «внутри» и «снаружи», «здесь» и «там», «сейчас» и «потом», а лишь беззвучный зной, рожденный тенями. Она увидела, как движется кровь в ее венах, выталкиваемая сердцем, как сокращаются мускулы, сжимаются и расслабляются легкие, как булькают соки в клетках, с помощью тока лимфы она добралась до брюшной полости, до своей пустой утробы, ощутила приятное покалывание, и слова проснулись, НАДО-ЖЕ, они толкнулись в выпуклости и углубления труб, ее матка сократилась и расслабилась в едва уловимой судороге, неожиданно для себя она испытала наслаждение, и когда смогла выбраться наружу через отверстие влагалища, по ее губам пробежала улыбка, грудь глубоко вдохнула в себя воздух, но она не задохнулась, хотя за стеклом воздух уже был зеленым и подвижным, но всё это уже знакомо до боли, и она стала ждать, приняв приближение, отдаление, рассеивание, посветление, всё как всегда и как будто навсегда, когда зеленое становится прозрачным видением зеленого… исчезновение… появление… шум в листьях деревьев, всё так же зеленых, ОНИ-НЕ-МОГУТ-БЫТЬ-ЗЕЛЕНЫМИ-ОБМАН, заиграли в голове слова-пузырьки, ведь слова знали, что листья осенние, желтые, опавшие, и пузырьки стали лопаться, зеленый воздух залил стекло, даже прогнувшись в своем напористом желании проникнуть внутрь, НЕ-ПОЛУЧИТСЯ-ОНО-ЗАКРЫТО, и она снова улыбнулась пузырькам, они — всего лишь обманные слова в воздухе, воздух в словах и воздух в воздухе, ДАЖЕ-ШУБЕРТ-НЕ-МОЖЕТ-ВОЙТИ, сообщила Анастасия кому-то где-то, довольная собственной недоступностью, и вдруг почувствовала — кто-то рядом с ней…

кто-то рядом со мной

кто-то около-я-меня-и-ее…

глазные яблоки проделали свой обратный путь под веками, перевернулись, и она совсем ясно увидела…

кто-то есть…

— Анастасия,

— О…

— Анастасия,

— Это невозможно, доктор, вы обманываете меня, этого не может быть, вы… сон мой давнишний, тогда я вас не знала…

— Анастасия.

СЕЙЧАС-Я-ЗАКОНЧУ-КАРТИНУ.

Она открыла глаза.

В слабом свете возникли очертания рамы, белые каллы, кисть на столе, ее зеленый кончик, фосфоресцирующий в лунном свете, в глубине — фигура неопределенной формы, женщина… нет, мужчина… нет, иллюзия.

Я не сплю. Доктора нет, и его нет, и ее нет… просто сон…

Она снова закрыла глаза, услышала шаги в саду, но окна закрыты, наверное, мне это снится. Шаги удалились в сторону моря, туда-туда-туда и затихли… сейчас они вернутся обратно, подумала она, но ничего уже не может быть наверняка… и Анастасия снова уснула.

Погода, окончательно освободившаяся от ожидания, может совсем запутаться. Она может для вида замереть в зените своего сезона, ведь еще не один день будет длиться осень, а потом, гонимая ветром, — неожиданно броситься в круговой вихрь, будто это не погода, а пыль на дороге; а может, как мрак, затаившийся по углам, заглядывать в комнаты и коридоры или вдруг замереть удлиненными тенями от кустов и деревьев, скованных скорбью по тлению еще совсем недавно сочных зеленых листьев, которые гниют сейчас в земле у своих корней. Погода может совсем запутаться и, лишенная конечной точки, оправдывающей ее движение вперед, совпасть с произволом времени или с ритмом заката в море, глотающем солнце, или восхода, выплевывающего его из моря, с навязчивым порядком, при котором хаос предрешен, обретая приют в часах времени, чтобы перенестись поуютнее в часы в холле, в равномерно отсчитываемых секундах которых даже не слышно гонга, созывающего всех в столовую. Гонг не звучит в коридорах, он не проникает через стены комнат и не будит спящих, сонных, забывчивых, запутавшихся, сытых и голодных, поглощенных разговором, скучающих, читающих книги, отчаявшихся, заколдованных, притихших в созерцании моря или звезд, вдыхающих, выдыхающих, темнота «снаружи» наступает, но гонг не звучит, слух напрягается в часы привычного звука, и его отсутствие вдруг оказывается во всем не безразличным, напротив — превращается в верный признак времен, орошающих землю, как метеоритный дождь, распадом своих мгновений. И когда погода остается единственной тканью времени, недоумение начинает разъедать ткань души.

Души растревожены, картина уже другая. Поменялся тон, тональность, о, как бы я описала ее, думает про себя Анастасия, которая уже ничего не может описать или еще ничего не может описать, но произносит про себя и «о» и «бы», словно ей еще предстоит уйти от серо-белесого разочарования, которое проползло в ее душу — невидимое, потому что невидимы сами души. Однако разочарование, даже невидимое, имеет и цвет, и форму, и образ, оно может явиться в виде тени, продолжает думать Анастасия, и ее мысли отражаются в панораме скалистой линии берега, нарисованной изгибами моря — а вот и лодка во фьорде, она хорошо видна на фоне пейзажа, освещенная с самой верхушки неба, а Ада в темноте даже видела ее тень, склонившуюся в сторону залива, тень отбросила свою лодку, крепко вбив ее в скалу, чтобы дать образ разочарованию,

продолжает размышлять Анастасия и в своих мыслях описывать вид, пока идет вдоль ромбовидной ограды с заостренными шипами, сквозь которую картина, расстилающаяся перед ее взглядом, кажется огромной, протянувшейся в своей собственной бесконечности до горизонта и в то же время — рассеченной на ромбы, как и ее мысли — хаотичные, разорванные, частичные, раздробленные на отдельные слова и имена, в одном ромбе — частица спокойного моря, в другом — пена, в третьем — Аглая, Ада, Арсения, в четвертом — лодка, в пятом — опущенные вниз глаза сестры Евдокии, в шестом — тень, желтые листы, разбросанные ветром, Ханна… они перестают звучать, разлетаются, и только образ разочарования, угнездившийся в потоке мыслей, привлекает отдельные детали, разбирает их, нанизывая на свой луч, как солнце, объединяющее раздробленные детали панорамы…

но почему разочарование, какое разочарование,

она идет, поглощенная словом, вбитым в сознание назойливо, как риф, о который разбивается каждая волна,

почему разочарование, как раз наоборот,

наоборот, напротив, раз в ее здоровой руке — документ об освобождении, а он даже бегство превращает в излишество. Время от времени она останавливается, вновь и вновь перелистывает его, придерживая больной рукой, на первой страничке — ее имя, Анастасия, здесь пользуются только именами, на следующей — эпикриз: тяжелое сотрясение мозга, легкая кома, серьезных повреждений нет, сломанные ребра, но рука цела, только потерян мизинец — и куда же он потерялся? — может быть, в вязи непонятных латинских наименований, стилизовавших события до неузнаваемости, а в самом конце — еще один лист, последний, где доктор собственноручно написал одно-единственное слово, непоправимое.