Евгений Суворов - Голос [сборник]

Игнат сильно постарел, усох, — как-никак распечатал восьмой десяток! Сдаваться он не собирался: чтобы не выглядеть дряхлым (Аграфена все-таки была на десять лет моложе), он, к удивлению не только своей родни, но и всей деревни, отказался от дедоморозовой бороды и брился два раза в неделю. Каждый год минимум трудодней, а вырабатывал. Записываться в сторожа, говорил он, ему еще рано. При таком поведении деда Игната Аграфена почти подравнялась с ним: если и выглядела моложе, то самую малость.

Старики сообщили сыну свою уловку: как только через девять лет он дал весть о себе и еще денег прислал, они потихоньку стали распространять по деревне слух: служба у Феди такая — вот и молчал.

Игнат после небольшой рюмочки заморского вина — красного, крепкого и невкусного — намекнул сыну: не в узде ли все дело? Мол, не быть бы тебе, Федор, майором, если бы не тот случай на свадьбе!

К восторгу Игната, сын полностью с ним согласился. И тут было самое время спросить про Совку.

— За что ты меня тогда уздой отхлестал? — издалека начал Федор.

— Как — за что? — удивился Игнат. — Быстро забыл! — засмеялся он, не отрывая взгляда от больших звезд на погонах, которые ему, хоть ты что делай, казались генеральскими!

— Так за что же все-таки? — переспросил Федор веселым голосом.

— За пшеницу, а за что еще, — уверенно проговорил старик. — За потраву, — уточнил он и гордо посмотрел на сына: мол, отмутузил тебя — и не жалею! И говорил, и смотрел он так, будто Федины коровы зашли в потраву не тринадцать лет назад, а вчера или позавчера.

— Ты ведь, отец, сначала оштрафовал меня на пятнадцать трудодней!

Каждое слово Федор произносил так, будто его тогда не оштрафовали, а премию получил, и не маленькую, да еще на почетную доску занесли!

Игнат восхитился:

— Ты посмотри, Савельевна, он даже помнит на сколько! Ну, молодец!

— Да хватит вам об этом, — счастливым голосом проговорила Аграфена, сама начинавшая верить, что уздечка и в самом деле оказалась золотой. Но она все равно боялась, как бы разговор не пошел в ненужную сторону — уж Игната она знала! Да и Федю, хоть и не видела тринадцать лет, тоже знала: копия отец!

— Я ведь что хочу сказать, — продолжал подступаться к своей теме Федор. — За потраву ты меня оштрафовал и второй раз наказывать не стал бы…

— Почему не стал бы? — разошелся дед Игнат. — Заработал — получай! А как же? От отцовой руки никогда худо не будет, — совсем расхвастался Игнат. Ему и впрямь казалось: он, а кто еще, сделал Федю майором!

— Ты всегда был справедливым, — настаивал на своем Федор, — а в тот раз…

— Не забывай, — мигом нашлось у Игната оправдание, — сорок второй год шел.

— Хитришь, отец!

И они от всей души — сначала отец, а потом и сын — расхохотались.

Глядя на них, разулыбалась Аграфена.

— В чем моя хитрость? — всем на свете довольный, спросил Игнат.

Федор не мог понять, для чего отец упорствует, какая ему корысть в этом. Зачем скрывать то, что было? Показывать, как защищал колхозное добро, Игнату не надо — об этом и так все знали, потому и простили его тогда Корольковы, не выгнали со свадьбы.

— Ты на меня за Совку рассердился…

— За букет, — уточнил Игнат. — Цветы должен был Витя принести, ты уж был ни при чем.

Федор видел: отец уходит от разговора о Совке, и он даже радовался за отца, что упорства в нем сколько было, столько и осталось. Значит, поживет еще!

— Вы что-то скрываете… Что с ней? — спросил Федор и вместе со стулом подвинулся к матери.

Старик сделал то же самое.

Аграфена неожиданно припечалилась: казалось, она вот-вот расплачется.

— С ней-то, с Сонькой, ничего… — сказал Игнат, пристально взглянув на сына. — Жива, здорова, красивая… Настоящая русалка…

Отцовы слова были слишком туманны, а дальше он не хотел говорить и с какой-то безнадежностью, пока ничем не объяснимой, махнул рукой.

«Какая-то беда с Совкой…» — подумал Федор. Дрогнула рука, в которой держал серебряный портсигар, все у него внутри похолодело.

«Да что с ней?!» — чуть не крикнул он.

— Рассказывай, что уж теперь, — разрешила Аграфена. — Раз спрашивает…

Федор, скрывая волнение, достал из портсигара папиросу, подержал ее, протянул отцу, себе достал другую. Прикурили от затейливой немецкой зажигалки.

Аграфена со страхом взглянула на сына, готовая защитить его от какой-то опасности…

Федор все это видел и не мог понять, что происходит c матерью да и с отцом тоже. Кое-что ему, конечно, понятно было. Отвергла его Совка, и давно надо забыть про пастушеский рожок, на котором он хорошо умел играть, про букетики, которые приносил из лесу, и… про длинноногую, глазастую девчонку, которая не могла жить без этих букетиков… А он, как только оказался дома, места себе не находит: приворожила она его к себе, что ли?

Я, сам не знаю зачем, поинтересовался:

— Какие Федя ей цветы приносил?

— Да вот твои… вчерашние… Нравились ей кукушкины сапожки…

Было далеко за полночь, дождь кончился, но отец не замечал этого. Мне все время казалось, что он чего-то недоговаривал. За обычными словами его живописного рассказа виделся какой-то скрытый, таинственный смысл, и эту таинственность он, наверное, не смог бы объяснить: ведь у него это само собой получалось.

— Ты ж слушай, не перебивай, — проговорил отец, нисколько не сердясь, что я забегаю вперед, а вот сейчас зачем-то вернул его к самому началу.

— А дети у Совки были? — не удержался я.

— Девочка. Маленькая Совка…

Отец говорил о младшей Совке раздумчиво, с нежностью, и я с изумлением обнаружил, что именно ее-то и люблю давно! Может, потому ничего у меня не выходит с другими, что Совкина дочь прокралась в мое сердце еще в тот, первый, раз, когда отец рассказывал о ее матери? Мне все время виделась молоденькая Совка — мать и дочь слились в моем воображении в одно лицо!

То, что я ни разу не встречался с Совкиной дочерью, нисколько меня не смущало: моя бабка, да и матушка, спавшая на просторной теплой печи, видели своего суженого в первый раз только во время венчания — как-то уж так получалось! Каждая из них тряслась, переживала — только бы не хромой был или не кривой да не горбатый, и обеим повезло: ни одна не жаловалась, я только и слышал, как они хвалили своих мужей.

Я сказал отцу, что готов, не глядя, жениться на Совкиной дочери.

— А ты знаешь, что такое красавица? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, сделал неожиданное заключение: — Она за тебя не пойдет.

Его слова задели меня за живое.

— Чем я плох?

— Не так, чтобы очень плох, но и не настолько хорош, — ответил он. — Ей надо смелого парня — такого, как Федя Редчанков.

Я задумался.

— И в самом деле, гордиться мне нечем… Сразу и не поймешь, что я за человек…