Евгений Суворов - Голос [сборник]

«Уж лучше, — думал Евгений Ильич, — чтобы меня отругали, это бы я легче вынес…»

Ему хотелось, чтобы этих трех дней не было, собственное поведение показалось детской игрой, которую ему простили взрослые…

Двенадцатый год преподавал Николай Семенович Старков историю в средней школе. И все эти годы прошли в маленьком районном городке, где самым красивым зданием была библиотека, расположенная в деревянной церкви со сбитыми куполами. Здесь же, неподалеку от школы и библиотеки, была еще одна достопримечательность: на высоком столбе с утра до ночи, над перекрестком четырех дорог, грохотал огромный белый громкоговоритель, мимо которого Николай Семенович ходил на работу, в столовую, магазин или в кино.

Был он когда-то женат. После полутора лет совместной жизни они еще два года встречались, и оба поняли: ничего хорошего у них не будет. Другие, со стороны, удивлялись: если не могут жить вместе два таких человека, как Николай Семенович и Зинаида Андреевна, миловидная, добрая, преподававшая в этой же школе математику и физику, то что тогда делать другим?

Николай Семенович хотел уехать куда-нибудь, но Зинаида Андреевна опередила его. И он остался в школе. И прочно утвердилось мнение, что он любил Зинаиду Андреевну и потому столько лет не женится.

В гости Николай Семенович ходил редко. Чем больше собиралось народу, тем ему было скучнее. Он оставался общительным, но прибавилось в его характере что-то вроде замкнутости или задумчивости, которые плохо вязались с его лицом, даже при сдержанности и строгости казалось: вот-вот Николай Семенович рассмеется над самим собой.

Когда личная жизнь не получилась, то Николай Семенович нашел себе оправдание: «Это у меня характер такой, или что-то кругом меня делается не так, как мне хочется…»

Летом Николай Семенович уезжал к морю. Посмотрел Суздаль, Новгород, Киев… На знакомство с древностью ушло у него и два последних отпуска.

Весной он получил письмо из деревни. Отец и мать звали его отдохнуть и проститься с ними перед смертью. И Николаю Семеновичу стало стыдно, что забыл стариков, отделывался только письмами и посылками. И ехать было — двое суток на поезде и часа два на автобусе.

Пришло лето, кончились экзамены в школе, и Николай Семенович приехал в деревню. Вторую неделю живет он дома, спит на свежем воздухе — в амбаре.

Однажды ночью он проснулся и сначала не понял отчего. Не сознавая зачем, что же будет, торопливо поднялся, сбросив к стене холодное одеяло, прошел босиком по грязному полу, открыл дверь и слушал, как шли по улице, говорили, смеялись и начинали петь. Он никого не видел в темноте и стал прислушиваться к одному юному женскому голосу, напомнившему что-то давно ушедшее…

Десятилетним он учился бегать быстрее всех. Один раз он пробежал до леса, упал около деревьев и услышал над собой сдержанный женский смех. Быстро сел на траву и увидел за двумя соснами Надино платье.

— Я видела, как ты бежал… Я думала, кто-нибудь за тобой гонится. — Отклонившись назад, Надя держит двумя руками неполное ведро голубики. — Боюсь в лесу. Пока собирала ягоды, забыла, а пошла из леса, вспомнила…

Наде уже восемнадцать. Матери у нее нет. Шестой год она колесит с отцом по деревням, нанимается чистить колодцы.

Она ни с кем не подружилась, и вот уже год жила в Каменке так, будто приехала вчера.

Когда он видел, как она шла куда-нибудь одна, он залезал на забор или на крышу и следил за ней.

Зимой с Песочной горы каталось много народу. Надя тоже пришла. Она нагнулась к нему — он был ей до плеча — и спросила:

— Почему ты всегда смотришь на меня? Ты что-нибудь хочешь спросить?

— Нет.

— А что же тогда?

— Ты кому-нибудь скажешь.

— А разве это секрет?

— Да.

По крутому склону, цепляясь за редкие сосны, они вскарабкались к песочным ямам.

Надя сидела перед ним на маленьких санках и ждала, что он скажет. А он стоял независимо и гордо в своем длинном пальто с тяжелыми рукавами, сам замерз, заморозил ее и не говорил ни слова…

Один раз он сидел на перилах, умирал от жары и не хотел лезть в воду. Смотрел, как она плавала.

Надя вышла из воды, он заметил, как она шла: вода вскипала у ее ног, как будто кто-то Надю сдерживал, и она тратила много сил, чтобы скорее выбраться на берег.

Подбежала к нему, рубашка вылепила ее грудь, живот, ноги, и, как уже было несколько раз, крикнула:

— Прыгай в воду! Я буду тебя догонять и топить…

Утром его разбудили завтракать. Он крикнул через дверь, что одевается, и если до этого его приходили будить еще раза два, то сегодня он вскочил, будто забыл что-то очень важное и только вот сейчас вспомнил. Кое-как наспех зашнуровал ботинки, вышел из амбара, зажмурился от яркого света и началом дня остался доволен.

«Позавтракаю и… надо разыскать ее. Буду ходить по деревне и прислушиваться к каждому голосу…»

Два дня прошли впустую: ни одна не говорила голосом, который он слышал ночью.

«Скоро найду», — думал он дней через пять.

Прошло еще столько же, а даже похожего голоса не было. Он сам себе объяснил ночной голос: «Он только мне почудился… То есть голос был, но прозвучал он так один раз — ночью, после дождя, среди других голосов… И теперь тот ее голос не повторится…»

Каменка из тех небольших деревень, в которой за много лет не прибавилось и не убавилось ни одного двора: уехали два или три хозяина, столько же появилось новых. Неизменно оставалась в Каменке начальная школа, расположенная в бывшем кулацком доме, с крыльцом в двенадцать длинных ступенек, с резьбой над окнами и под крышей. За высокими наличниками навсегда обосновались ворчливые голуби и воробьи, летом все заглушающие своим криком.

Николай Семенович познакомился с каменской учительницей. Ему даже не надо было ничего рассказывать о себе — Ангелина Ивановна Серогодская знала о нем все, что требуется знать 25-летней одинокой женщине о холостом мужчине, ждала в гости и уже начинала сердиться, что Николай Семенович поговорил с ней только один раз, когда они нечаянно встретились на улице.

Однажды, когда Николай Семенович прошел и, как всегда, сдержанно поздоровался, Ангелина Ивановна вспыхнула и, воспользовавшись тем, что на улице никого не было, первая окликнула высокомерного учителя, подошла к нему и, краснея от обиды, сказала:

— Нехорошо вы делаете, Николай Семенович!

— Что нехорошо делаю?

Даже эти ничего не значащие его слова Ангелине Ивановне были приятны. Она устала ждать и считала, что случай такой для нее единственный, что сама судьба послала ее в эту позабытую всеми деревню.

Сузив большие зеленоватые глаза, трогая на груди модную шерстяную кофту, она, едва сдерживаясь, выговорила: