Евгений Суворов - Голос [сборник]

Евгений Ильич не выдержал и сказал, какая у него закуска дома.

— И у меня когда-нибудь будет, — ответил Сивцов.

«Ни черта у тебя не будет», — хотел сказать Евгений Ильич. Ему показалось, что Сивцов доволен, что Евгений Ильич теперь — нигде.

— Я не пью, — сказал он, когда Сивцов разлил вино в граненые, меньше обычных, стаканы.

Не успели ни о чем поговорить, Евгений Ильич поднялся и сказал:

— Спать хочу.

Прошел в другую комнату, не раздеваясь, лег на кровать и через какое-то время — знал, что еще не заснул, — увидел себя уже не первый раз мертвым. Лежал он как будто бы живой в том же костюме, в котором лежал сейчас на кровати, в тех же ботинках, только не в клетчатой, а в белой рубахе («А хорошо, что в белой, в белой я всегда лучше выгляжу…»).

Собрались люди, никто не плачет, не удивляется, что Евгений Ильич умер, считают: раз так случилось, значит, случилось… Плачет одна жена, вскрикивает, падает около Евгения Ильича и зачем-то просит прощения…

«Как будто что-нибудь изменится… Не воскресну же я, хоть и прощу». И Евгений Ильич только не может понять — искренно она убивается или так, для виду. «Конечно, для виду», — решает Евгений Ильич. И вот теперь он умер. Хорошо, если не на самом деле… а если умер совсем, тогда что?..

Евгений Ильич начинает понимать, что не очень-то он досадил, что умер: все, кто стоят около него, стали значительнее после его смерти, а Евгений Ильич на их глазах делался меньше и меньше…

Вспоминать будут редко, и то в связи с каким-нибудь анекдотом. Посмеются, кто-нибудь для приличия скажет, растягивая, примерно следующее: «Да-а, не верится, что Евгений Ильич умер…».

И сколько Евгений Ильич ни умирал вот так, для себя только, каждый раз приходил к одному: смерть не давала того, что хотелось, настолько печально не было, даже если кто-то плакал, скорее было неприятно: Евгений Ильич оказывался как бы виноват, что вот другие не умерли, а он умер. Самое же неприятное было то, что он видел себя мертвым не тогда, когда хотел, а это находило на него помимо воли, когда он и не думал, вся эта картина смерти подкрадывалась незаметно, сама собой, и Евгений Ильич только добавлял каждый раз какие-нибудь новые небольшие подробности.

«Что-то неладно со здоровьем, — подумал он, садясь на кровати, — иначе откуда быть снам, да если бы снам, а то что-то происходит: стоит прилечь, закрыть глаза — и сразу же видишь все, что хочешь…»

Сивцов сидел, склонившись над столом, около дешевенького оранжевого абажура и что-то читал. Евгений Ильич раза три недовольно посмотрел на него: «Вот тоже личность, как будто и не слышит, что я поднялся…»

— Сивцов, — громче, чем нужно, позвал Евгений Ильич.

Сивцов оглянулся, не спеша отодвинул книгу.

— Сколько времени? — спросил Евгений Ильич и тут же догадался, взглянул на свои часы, о которых совсем забыл. — Так это еще столько до утра?! Что-то не пойму, спал я или не спал, а сон опять видел. Один и тот же сон: в четвертый или пятый раз хороню себя!

— Бывает, — засмеялся Сивцов.

— Что бывает? — Евгений Ильич искоса внимательно посмотрел на Сивцова.

— Ну, приснится чепуха. Ты ведь живой!

— Сам знаю, что живой. Я не об этом… Я вот хочу спросить тебя… не кажусь ли я… ну… хотя бы немного… странным человеком?

— Да нет.

— Ты не спеши с ответом. В поступках моих со стороны не замечалось ничего такого… как бы тебе сказать… бывал я иногда непохож на других, что ли?

— Не замечал.

— Ну, хотя бы самую малость?

— То есть как? Каждый чем-то отличается от другого… А в общем, все похожи.

— Значит, я кажусь вполне нормальным человеком?

— Ну, Евгений Ильич…

— Вот-вот, говорю же я иногда… глупость какую-нибудь…

— Все иногда говорят глупости, ничего страшного.

— Ты меня не успокаивай, мне нужно знать, мне кажется, что я кажусь нередко смешным там, где поступаю вполне серьезно. Отчего это? Я же чувствую.

— Просто ты, Евгений Ильич, мнительный человек.

— Значит, я похож на других?

— Человек как человек… А что еще?

— Не верю я тебе.

— Евгений Ильич, буду откровенным, замечал я за тобой одну странность.

— Какую?

— Ты бываешь слишком искренним человеком. Так, Евгений Ильич, жить нельзя.

— Что значит «так» и что значит «нельзя»?

— Я хочу сказать, что некоторое твое откровение не нужно и даже вредно.

— Почему ты не хочешь быть искренним? — поворачивал разговор Евгений Ильич.

— Искренним можно быть только с очень близкими людьми.

— А если и с ними не получается?

— Получится с другими.

— Да как же получится, если ты с новым человеком заранее не откровенен?

— Должен оказаться такой, с которым мне захочется быть откровенным.

— Так всю жизнь прождешь.

— Прожду.

— Ты не будешь ждать: ты же расчетливый человек.

— А ты, Евгений Ильич, не такой уж и доверчивый, — засмеялся Сивцов. — Да, я хочу быть расчетливым. И знаешь почему? Я не такой везучий, как ты. У тебя как-то все само собой выходит, стоит лишь захотеть. А мне нужно изо всех сил…

— Что-то не понимаю, — притворился Евгений Ильич, хотя отлично понял, что хотел сказать Сивцов. Только Евгений Ильич стеснялся говорить вслух. Он-то в своей исключительности, что ли, был уверен и сомневался, когда слишком уж не везло. Но даже и тогда Евгений Ильич не заглушал полностью этого чувства. Он уже меньше верил, что оно прорвется во всю силу, потому что было упущено время и того не сделаешь, хоть караул кричи. Был уверен, что призван совершить что-то особенное, ему так часто казалось и тогда, в детстве, но когда-то он свернул не на ту дорогу, зашел, кажется, слишком далеко, и выйти, как заблудившемуся в лесу человеку, нет возможности: куда ни пойдешь, везде одинаково…

Не дожидаясь, что ответит Сивцов, Евгений Ильич, довольный своим мысленным ответом, махнул рукой: это разговор бесконечный! Хотел уйти в другую комнату и заставить себя уснуть, но Сивцов вдруг спросил:

— Евгений Ильич, а когда ты вернешься?

— Куда?

— На работу. Мы ждем.

— Как это — «мы ждем»? Да я еще сам не знаю, вернусь ли?

— А мы знаем.

— Не могли же вы заглянуть сюда и сюда? — Евгений Ильич сначала ткнул себя пальцем в голову, потом в левую сторону груди.

— Заглянули, — нисколько не сомневаясь, ответил Сивцов и, сдержанно улыбаясь, смотрел на Евгения Ильича.

— И что увидели?

— Все. Решительно все. Как ты поступишь сегодня, завтра, послезавтра…

Евгений Ильич сердито дважды прошел от стола до дивана и, глядя поверх головы Сивцова, колотя себя в грудь, сначала кулаком, потом ладонью, повышая голос, сказал:

— Кто и по какому праву может заглядывать ко мне сюда и сюда. Я этого не хочу. Не же-ла-ю!

— А повод даешь.

— Какой?

— Своим поведением.