Евгений Суворов - Голос [сборник]

Осторожно, чтобы не разбудить жену, выбрался из-под одеяла, взял будильник и перешел спать в другую комнату. Проверил, на сколько заведены часы, все правильно: на полседьмого.

«Завтра опоздаю, — подумал Евгений Ильич. — Сколько можно не опаздывать?..»

И он, ложась на диван, не выключая света, представил, как будут взглядывать на него склонившиеся над столом сослуживцы и думать: что-то у Евгения Ильича опять случилось.

Довольный, что завтра опоздает, Евгений Ильич поднялся, выключил свет и снова лег, подложив под голову руку: идти за подушкой не хотелось. «Сколько можно спать на мягком? — рассуждал Евгений Ильич. — Так забудешь, что и живешь!.. Час ночи, — подумал он, взял со стула будильник. — Да, точно час ночи». Ему не понравилось, что угадал время. Он хотел повернуться на другой бок — отлежал руку — и как будто бы не мог. Четко сознавая, что не спит, почувствовал то, чего никогда с ним не было: удары сердца Евгения Ильича совпадали с ходом будильника, Евгений Ильич оказался как бы под током.

«Может, я сплю все-таки?..»

Он несколько раз открыл и закрыл глаза — нет, все происходит на самом деле: удары будильника становились сильнее и так же нельзя было отличить — стучит будильник или сердце Евгения Ильича, все было одно и то же. Одновременно Евгению Ильичу нравилось его состояние: он все осознавал, все было легким, приятным, теперь он, казалось ему, не чувствует времени, он как бы погружался во что-то бесконечное, праздничное, чему нет названия, все было похоже на огромный хор, несущийся к небу, хор, который только что находился рядом, а теперь далеко…

«Так вот оно, к чему я стремлюсь, — вспомнил Евгений Ильич. — А я было его потерял… Теперь никто не отнимет у меня… Но что же это было?.. Где я видел?..»

Одновременные удары будильника и сердца делались тише, медленнее, и Евгения Ильича вдруг испугала ясная и страшная догадка: «Да я же сейчас умру, это же вот так и умирают… Но у меня ничего не болит!» — хотел крикнуть он и еще яснее осознал, что нельзя кричать: а вдруг что-нибудь с сердцем, сильно крикнешь, и как раз этого-то и не хватает, чтобы умереть, одного крика… Как можно слабее и медленнее притронулся рукой к левой стороне груди, тут же соображая, что, может быть, делает ошибку, но уже распрямленная ладонь коснулась того места, где билось сердце, и он обнаружил спокойные и сильные удары сердечной мышцы, как всегда, никакой боли так и не было.

«Настоящий мотор, — обрадовался он, — с таким мотором жить да жить!»

Он не мог понять, сколько прошло времени, хотел посмотреть и передумал: зачем идти на поводу у времени? Утро, день, вечер, ночь — разве этого недостаточно?

Уснул он настолько крепко, что выспался за два часа к положенному времени, то есть к половине седьмого. Хорошо помнил, что нужно опоздать, но… «Раз уж поднялся, то что делать — пойду».

Евгений Ильич украдкой поглядывал на жену: догадывается ли она, что он сегодня, нет, еще раньше придумал и уж точно не отступится? Он не заметил, как заговорил вслух, негромко, ни к кому не обращаясь.

— Что ты сказал? — переспросила жена.

— Кто, я? Ничего не говорил…

— Значит, мне послышалось.

— А может, и сказал, да не помню.

Жена засмеялась.

— Ты над чем смеешься?

— Над тобой.

— Почему надо мной?

— А что, нельзя над тобой смеяться?

— Почему, можно, — согласился он. «Сказать ей или не сказать… А, как скажешь, так не сделаешь…»

«Неужели она не замечает во мне никакой странности? — спрашивал себя Евгений Ильич, провожая жену до ее работы. — Конечно, странности во мне никакой нет, это мне точно известно. Но она должна что-нибудь заметить, почувствовать, что я не такой, как вчера? Неужели ее устраивает, чтобы я был всегда тем, что я не люблю? Она смеется, когда я говорю самые искренние слова, да только ли слова! Когда весь я лучше, то поразительным образом оказывается, что я хуже. Выходит, распроститься с лучшими моими мечтами, согласиться, что все было туман, детство, нереальность?..»

Он не заметил, как прошел четырехэтажное старинное здание с колоннами, где он работал.

«Так и есть, опоздал», — сначала с неудовольствием, но тут же следом радостно отметил он, открывая массивную, удерживаемую огромной грубой пружиной высокую дверь.

В коридоре ему сказали, что вызывает начальник.

Евгений Ильич в пальто и шляпе, без стука, как в свой кабинет, вошел и не поздоровался, что-то вроде кивка у него получилось, а может, и это было незаметно, и Евгений Ильич понравился себе пусть маленькой, грубоватой, но все-таки смелостью.

— Вас искали. Тут приходили…

— Ну и что?

— Не было, вот вас и искали.

— Да, не было.

— То есть вы опоздали?

— Я хотел опоздать, я специально опоздал, — и Евгений Ильич подал заявление.

«…Прошу уволить меня с работы по собственному желанию, так как хочу жить в другом городе…»

Начальник знал, что есть здесь какая-то шутка, паясничанье, но зачем умный, способный человек так шутит, этого начальник не понимал.

— Я бы не хотел увольнять. У вас в распоряжении двенадцать дней, подумайте.

— Ни в коем случае. Раз вы ко мне хорошо относитесь, сию минуту.

Евгений Ильич вышел из кабинета и за порогом так легко вздохнул, будто тащил огромный воз в гору и разом бросил. Он увидел, как стал свободнее, будто бы даже подрос.

«Наверняка у меня и лицо сделалось лучше… Бежать… Бежа-а-ать…»

«Ну, а что дальше?» — подпевал какой-то голосок, который приобрел вполне реальные черты соседа Евгения Ильича по рабочему столу. Евгений Ильич, старший по чину, сейчас острее вспомнил, что Сивцов иногда взглядывал на других с каким-то превосходством, хотя Евгений Ильич видел и понимал: превосходства не должно быть. От таких людей, как Сивцов, притворяющихся добрыми, веселыми, даже талантливыми, Евгения Ильича бросало в состояние, похожее на истерию. Но такие минуты истерии бывали не часто и, как правило, после выпитого. И все сходило легко. «Вино плачет», — говорили ему, хоть Евгений Ильич плакал совсем не потому, что выпил, — плакал он, думая о лучших, прекраснейших движениях своей души, которые уходили и терялись сейчас, на глазах. «Господи, — думал Евгений Ильич, начиная хохотать вместе со всеми над каким-нибудь пустяком, — зачем я смеюсь помимо своей воли, зачем мне нужно, как я верну себя?..»

Он пришел домой и сказал жене коротко и самое главное: уволился, еду. Так же немногословно объяснил, что же он «затеял».

Жена слушала его сначала невнимательно, перебивала, потом отступила, кажется, кое-что из сказанного поняла, и как-то легко, это даже задело Евгения Ильича, сказала:

— Лучше бы я никогда не выходила замуж…

Она не уговаривала и, не переставая быть несчастной, смотрела на поступок Евгения Ильича как-то уж очень просто, будто он только и делал, что увольнялся.