Евгений Суворов - Голос [сборник]

Ни на кого не глядя, вошел в вагон, остановился у окна и так стоял, не выпуская из рук чемодана. Мелькает все в глазах, ни на чем нельзя остановиться.

«Отойду от окна, сяду, спокойно подумаю. Надо прийти к чему-то одному, надо все по порядку, а то у меня ничего целого… Надо все наметить, расчертить и действовать по плану… Так это похоже на те квадраты и прямоугольники из окна вагона, разве я смогу жить по ним, снова воспротивлюсь и опять ни к чему не приду. Не надо мне рамок, я только что убежал из них!..»

«Кто убежал, ты? — представился Евгению Ильичу голос Сивцова. — Ха-ха-ха — убежал! Далеко не убежишь, кончатся деньги, и придешь, будем снова сидеть рядом!»

«А ведь я, в частности, и от него хотел убежать, ведь он мне противен, а я даже могу поговорить с ним, — он рад, когда я обращу на него внимание… Почему он так неважно одет? Иной раз придет на работу изжеванный, волосы топорщатся, а сидит с таким видом, будто всем остальным снисхождение делает. Чувствуется, кулаки крепкие, как будто он тут для драки. А что я о нем знаю, что так отношусь к нему? И работать вместе стали недавно, что мне известно? Все равно я не люблю его, это будет выскочка, это сейчас он улыбается, в гости зовет…

Так почему недружелюбно смотрят на меня, особенно раньше смотрели? Только ли из хорошего чувства, что я, могущий достигнуть многого, ничего не достиг? Неужели их раздражает, что задаром ношу в себе неограниченные возможности и не пускаю их в дело? Но отчего я не стараюсь? Что меня сдерживает? Понимаю: я не хочу приспосабливаться, не хочу жить в мире с теми, кого ненавижу. Но разве я ненавижу кого-нибудь? Через пять минут я готов простить… Разве есть во мне твердость, которая так необходима? По-моему, нет во мне никаких сильных чувств, одно жалкое стремление быть хорошим в самом себе, постоянная забота, как я выгляжу, какой у меня цвет лица, выражение, да как я одет, да что обо мне подумают, и таких мелких вопросов набирается тысяча. Как можно их преодолеть, добиться чего-нибудь?! Чего это я заволновался, — одернул себя Евгений Ильич, — что, собственно, случилось: я жив, здоров. Так, Евгений Ильич, не пойдет, нервы, нервы… А что нервы, разве у меня были когда-нибудь плохие нервы? Я всегда сдержан, ни на кого не кричу, умею выслушать, веду себя вполне прилично, вот только, что делать дальше, не знаю, — так и это все определится, приду же я к чему-нибудь. Только надо хорошенько разобраться, что к чему, а не так, как я, — раз, два, все бросил, а что мне это даст, кроме новых неудовольствий со стороны других? Опять, скажут, выкрутасы, до этого хоть не увольнялся, а тут еще уволился…»

Появились огни в городе, когда Евгений Ильич вернулся.

Домой он не собирался идти — уехал ведь все-таки… «Надо хоть с женой не встречаться, а в общем-то ничего страшного, скажу — никуда не уезжал. Домой звонить не будут, да как раз и не позвонишь… Что же я теперь?.. Куда я себя дену?.. Пойду к Сивцову, адрес у меня есть. Даже интересно: хоть посмотрю, как живет, звал же меня! А ведь Сивцов чем-то схож с Зимовым, что-то их объединяет… Внешне они нисколько не похожи, разве что нос у них одинаковый, и у того и у другого большой нос…».

Евгений Ильич, сойдя с автобуса, поглядел по сторонам и остался доволен: много каменных домов, Ангара рядом, около деревянных, как правило, старых и двухэтажных, под окнами и вдоль тротуаров тополя, яблони, акация…

Во дворе, напротив филармонии, Евгений Ильич увидел одноэтажный, осевший на передний угол домик, с выкрашенной коричневой дверью, на которой прибит большой, из фанеры, почтовый ящик. В глубине двора стоял еще похожий домик, одна стена у него была из кирпича, и сразу никак нельзя было предположить, что там живут люди. Пахло помоями, известью, отсыревшим от непрестанных дождей кирпичом, которым была уложена дорожка. Через прикрытый ставень виден был свет. Евгений Ильич постучал, но даже после стука не перестал думать о том, что еще не поздно взять и завернуть за угол, дверь откроют, посмотрят — никого нет — и закроют. Но никто не открывал, и Евгений Ильич постучал вторично. Раздались шаги, на пороге, сгибаясь под низкой дверной рамой, разлохмаченный, как будто волосы поднимал ветер, появился Сивцов. В правом ближнем углу тускло горела зачем-то выкрашенная в красный цвет маленькая электрическая лампочка, и лицо Сивцова от этого было красным и грозным. Сивцов продолжал стоять согнувшись, не переступая порога, затем отступил к двери, ведущей в комнату, цвет его лица переменился — дверь в комнату была полуоткрыта, и Сивцов попадал теперь под лучи лампы дневного света. Он, как показалось Евгению Ильичу, насмешливо, без особого удивления отметил появление своего бывшего начальника, запанибрата поздоровался, сильно сжав руку, и задержал ее дольше, чем полагалось.

В маленьком квадратном коридорчике все было заставлено и загорожено, и Евгений Ильич делал шаги осторожно, боясь споткнуться или что-нибудь опрокинуть.

— Здесь я живу один, — поспешил сообщить Сивцов, как бы одновременно извиняясь за хлам в коридорчике, — а хозяйка в соседнем доме. Это все не мое. И вот там еще маленькая комнатка, — показывал Сивцов, отодвигая и закидывая на торчавший в стене гвоздь грязную дешевую штору. — Там я сплю.

Евгений Ильич сел на старый плетеный стул, глянул на низкий потолок, на изогнутые стены в потеках от дождя и осторожно носом втянул в себя воздух.

— Чем это у тебя — газом пахнет?

— Газом, — подтвердил Сивцов.

— Да-а, квартирка…

— Где ж я возьму лучше? Никто холостому не даст.

— Одному и тут жить можно, — стараясь придать своему голосу бодрый тон, сказал Евгений Ильич, содрогаясь при одной мысли, что ему снова пришлось бы оказаться в своей первой квартире или в этой, сивцовской. — У тебя можно остаться? Что-то домой идти не хочется.

— Оставайся. Будешь спать на моей кровати. А я здесь, на диванчике.

— Так не пойдет, — запротестовал Евгений Ильич. — Диван — мой, хотя тут же и согласился про себя, что можно спать и на кровати.

«Кажется, зря я на него нападал, вроде от чистого сердца предлагает…»

— Побудь, я сейчас приду, — сказал Сивцов.

Оставшись один, Евгений Ильич еще раз уже не так придирчиво оглядел обе комнатки, согнулся над книгами, лежавшими прямо так, на полу. Сивцов не очень увлекался художественной литературой, больше было книг по истории государств, философии, религии, о жизни выдающихся личностей.

Евгений Ильич ушел на старое место, где сидел, и как-то по-другому взглянул на вошедшего через минуту Сивцова. Тот принес большую бутылку белого портвейна и несколько бутербродов с колбасой и сыром.

«Да-а, закусочка, — поморщился Евгений Ильич. — А у меня дома банки с малосольными огурцами… Рыжики… Маслята маринованные…»