Мариу ди Андради - Макунаима, герой, у которого нет никакого характера

Пока он пел, глаза его ощупывали мягкую кожу реки в поисках дома детства. Каждая волна рыбного запаха, каждый куст крагуаты, каждое вообще все возбуждало в нем нетерпение, и герой шире и шире раскрывал рот, складывая слова в бессмысленные скороговорки:

Воды Арагвайи призывно стонали, водя по себе каноэ, и уже прилипчивая песня русалок-уиар слышалась в их бормотанье. Сверху же каноэ сопровождала Вей, Солнце, поливая всех троих своим жаром — и гребца Жиге, и рулевого Маанапе, и волосатого мыслителя Макунаиму. Жарища была такая, что пот лил в семь ручьев, и от запаха и духоты можно было свихнуться. Тут Макунаима вспомнил, что он ведь не кто-нибудь, а Император Девственного Леса. Он показал Солнцу кое-что и крикнул:

— Эропита бойаморéбо!

Тогда небо внезапно стало черным-черно, и из-под горизонта появилась ослепительная туча, оттеняя дневное блаженство. Туча стремительно приближалась, и вскоре стало ясно, что это стая красных ара, жандай, всех этих говорящих попугаев. В стае были и попугай-трубач, и попугай-коровник, и маленький попугай, и шаран, и красногрудый, ажуру-кутау, ажуру-курика, арари, арарика, арараи, арагваи, ара-тауа, маракана, майтака, ара-пиранга, каторра, териба, камиранга, анака, анапура, а еще множество канинде, туинов и прочих попугаев — вся наипестрейшая свита Императора Макунаимы. И все эти говоруны сделали из своих крыльев и разговоров навес, защищая героя от мстительных лучей Солнца. Такой стоял гам от воды, богов и птиц, что ничего не было слышно, и даже река отказывалась вести по себе каноэ. Но время от времени Макунаима, пугая леггорнов, размахивал руками и кричал:

— Желтая корова лепешки печет. Кто первый рот раскроет, тому лепешку в рот!

Тогда все замолкали и некоторое время держали рот на замке. И мирная тишина воцарялась в укрытом тенью каноэ. А вдали все явственней и отчетливей слышалось бормотание Урарикоэры, и воодушевленный герой снова принимался бренчать на гитарке. Он дурачился, плевался в воду, а когда плевки всплывали, превратившись в уродливых черепах матамата, Макунаима снова принимался отчаянно горланить, сам не разбирая слов своей песни:

И вот, наконец, ночь открыла свою пасть и поглотила дневную шумную суету. Осталась одна только Капей — Луна, растолстевшая по самое не могу, пощекастей самой жирной полячки в самом захудалом паулистанском притоне, — ах, проклятье! как там было весело, сколько было красивых женщин и пальмовой настойки! И Макунаима уже заскучал по этой большой деревне. Он вспомнил всех белокожих женщин, с которыми играл в мужа и жену, как было хорошо тогда! «Мани, Мани, Маниокины дочки!» — причмокивал он. Он зевнул так тяжко, что муйракитан чуть не выпал у него из губы. Герой поймал его и вставил обратно. И тогда призадумался по-настоящему о хозяйке муйракитана, своенравной, обольстительной плутовке, которой столько раз бывал он бит, о Си. Ах, Си, Мать Лесов, треклятая, которую он теперь забыть не мог, потому что она однажды положила его в гамак, сплетенный из ее собственных волос! «Вдали от любимого человека год за три проживаешь», — вспомнил Макунаима. А она-то там, на небе, блестит, вся такая нарядная, и ходит да забавляется пойди разведай с кем… И герой взревновал. Он поднял руки к небу, вновь напугав куриц, и так говорил Отцу Любви:

И тогда герой посмотрел на небо. Там не было никакой Си, а была только толстенькая Капей. Герой растянулся навзничь на дне каноэ, поставил клетку с леггорнами за головой и уснул, окруженный мошкарой и москитами.

Уже светало, когда Макунаима проснулся от криков мазамы в бамбуковой роще на берегу. Он огляделся и спрыгнул на песок, крикнув Жиге:

— Погоди меня здесь минутку!

А сам отправился в лес. Полторы лиги в лесу прошел и нашел красавицу Ирики, свою подружку, которая когда-то уже была подружкой Жиге, а теперь дожидалась его, сидя на корне самаумы, наводя красоту и выискивая у себя клещей. Увидев друг друга, они очень обрадовались, вдоволь позабавились и вернулись в каноэ.

В полдень свита из попугаев вновь закрыла небо, охраняя Макунаиму. И так продолжалось много дней. Однажды вечером героя укачало, и он задумал поспать на твердой земле. Только он ступил на берег, как перед ним появилось чудище. Это был зверь Пондэ — филин с реки Солимоинс, который по ночам принимал человеческое обличье и закусывал путниками. Но у Макунаимы под рукой была стрела, на наконечник которой была насажена голова священного муравья курупэ, так что ему даже целиться не пришлось — сразу куда надо попал. Зверь Пондэ хлопнулся оземь, превратился обратно в филина и улетел. А Макунаима пошел дальше, прошел через поляну, а за поляной решил подняться на вершину горы, поросшую шафраном. И тут столкнулся с Мапингуари — громадным обезьяноподобным мужланом, который ходит по лесу и портит девушек. Но герой не будь дураком, показал Мапингуари свои кокосы:

— Ты, кажись, перепутал, дружище!

Чудовище рассмеялось и Макунаиму отпустило. Герой еще полторы лиги проходил в поисках ночлега, где бы не было муравьев. Он поднялся на сорокаметровое дерево кумари, стал вглядываться вдаль и наконец увидел вдалеке мерцающий огонек. Спустившись с дерева, он пошел в ту сторону и набрел на хутор. А хутор-то был владениями Оибэ! Макунаима постучал в дверь, и изнутри тоненький голосок ответил:

— Кто там?

— С миром я пришел!

Тогда дверь открылась, и на пороге выросло огромадное чудище, от вида которого герой аж подскочил. То был сам змей-исполин Оибэ. Герой чуть не онемел от страха, но он вспомнил, что у него есть «смит-и-вессон», осмелел и попросился на ночлег.

— Входи, мой дом — твой дом.

Макунаима вошел, сел на стоявшую у входа корзину и так сидел некоторое время. А потом предложил:

— Поговорим?

— Давай.

— О чем говорить будем?

Оибэ почесал подбородок, подумал и вдруг говорит:

— Давай обо всяких непотребствах говорить?

— Ух ты! Вот это я понимаю! — воскликнул герой.

И они целый час говорили о всяких непотребствах.

Оибэ готовил себе еду. Макунаима не был голоден, но, тем не менее, он поставил клетку на пол, притворно погладил себя по животу и — рраз! — икнул. Оибэ обернулся: