Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Через короткое время они уже все втроем чинно сидели за столом: Феония, покойник и полковник. Груда костей высилась на деревянной тарелке перед Бульбахом. После водки ему налили из туеса бражки. Убийственная смесь!

– «Он был храбрый солдат!..» – запел Бульбах песню времен Первой мировой войны. Ганс стал подпевать. Появилась еще бутылочка «казенки».

Феония под припевку «А у нас на севере мужики все девери, бабы все золовки, до плясанья ловки…» начала пританцовывать. Ганс играл на губах, а Бульбах, взяв со стола две ложки, стал очень умело отстукивать ими ритм.

Феония первая услышала во дворе, а затем и в сенях шаги. Ганс торопливо нырнул в свой гроб, прикрылся простыней.

Бульбах, шатаясь, встал, заплетающимся языком доложил Анохину, что ефрейтор Ганс Бергер действительно скончался.

Лейтенант заметил на столе три кружки, три тарелки с недоеденными кусками курицы. Встретился с умоляющим взглядом Феонии.

– Поминаете, значит, – сказал он. – Не грех помянуть. Хороший был работник. И человек хороший, – и он снял шапку.

– О, да! – согласился Бульбах и, ударив ложками по столу, произнес речитативом: – «Он был храбрый солдат!»

– Так и запишем, – сказал Анохин, прощаясь и отказываясь от предложенного стакана.

Когда дверь за ним закрылась, Бульбах свалился под лавку, сраженный варварской смесью русской бражки и шнапса.

А на окраине села, где располагался небольшой жальник, немного в стороне от фанерных краснозвездных обелисков и крестов в этот же день появился свежий березовый крест с немецкой мятой пилоткой на верхушке. На затеси готическими и, вповтор, русскими буквами было выведено: «Ефрейтор Ганс Бергер. 1912–1945».

Через час ветер и снег сделали свое дело, и новую могилу уже нельзя было отличить от всех остальных…

Начальство не заставило себя ждать. Оно явилось на бронетранспортере, который, пробивая снега, тащил за собой сани-волокушу с палаткой, бочками и ящиками с продовольствием.

Тучный краснолицый подполковник Батюк, выслушав рапорт Анохина, издали в бинокль оглядел вышку:

– Хорошее было бы строение. Даже жаль бросать. Но ничего, ты еще лучшее построишь. Недалеко. Верст в шестьсот отсюда… Видишь, Финляндия уже выбыла из войны, пришлось авиатрассу переносить.

Постепенно вокруг бронетранспортера выстроилась шеренга пленных, а рядышком стояли жители села, все прибывая и прибывая числом.

Батюк посмотрел на пленных. Бульбаха поддерживали Петер и Вернер. Полковник норовил упасть. Голова его была перевязана лоскутом простыни. Он не вязал лыка.

– Они у тебя, Анохин, прямо на партизан стали похожи… Ну, признайся насчет естественных потерь! Ведь сбрехал?

– Виноват, самую малость, товарищ подполковник, – ответил Анохин сокрушенно. – Один ефрейтор скончался от голода и непосильной работы, а второй – полковник, – он указал на Бульбаха, – с тяжелой травмой на стройке. Сотрясение… Не знаю, выживет ли?..

– Ну вот! – обрадованно сказал подполковник. – Меня не проведешь! Но на других командировках потери куда как больше… Там, должно быть, поменьше этого… гуманизму было. Гоняли их как положено!

Тем временем Чумаченко, осознав, что пришел его час, потребовал у радиста Комарова свою докладную и, получив пакет, четким шагом, вздымая снег, приблизился к подполковнику. Откозырял.

– В связи с гуманизмом. Личное донесение. Политическое, так сказать!

Батюк принял донесение, оценил Чумаченко:

– Экой у вас бравый старшина! А усищи-то!.. Ма-ла-дец!

– Служу Советскому Союзу!

Раскрыв донесение, Батюк пробежал глазами несколько строк. Перевел изумленный взгляд на старшину:

– Эт-то что такое? – спросил он, все больше багровея. И принялся читать уже вслух по-начальственному громко: – «…уносишь, дроленька мой усатенький, с собой мое сердечко разбитое. Как же я теперь буду жить-тужить без тебя? Никогда не забуду я наших жарких ночей, как ты щекотал своими гвардейскими усами мои белы груди… Как приедешь на ново место, отпиши. И не спеши заводить себе нову зазнобу. Найду тебя хоть на краю света и усищи твои, мордулечка моя, все как есть повыдергаю…» Что эт-то, в самом деле?

По рядам жителей и конвоиров прокатился смешок. Немцы держались строго, не понимая происходящего.

Чумаченко, едва не теряя сознание, оглянулся на Комарова. Но тот стоял с неподвижным лицом. А что там за толстыми линзами очков – поди разберись!

Батюк порвал письмо на клочки, бросил под ноги.

– Шутки, понимаешь, шутить! Извините! Распоясались здесь! Распустились!.. По прибытии на новое место – десять суток гауптвахты!

Он посмотрел на чемодан, оставленный старшиной.

– Твой чемодан?

– Так точно!

– Ишь какой купейный пассажир! Москва – Сочи! – И скомандовал ординарцу: – Забрось этот сундук куда подальше! Чтоб не позорил Красную армию!

Здоровенный младший лейтенант с автоматом подхватил чемодан и, разок крутнув его, запустил далеко в снег.

– Пить надо меньше! – остывал подполковник. – Чемодан. Ха!

Напряженное и чреватое многими осложнениями молчание разрядил копошащийся где-то у ног собравшихся Игнашка.

– Товарищ полковник! – прокричал он снизу. – Дозвольте правильно политически сказать! Инвалиду-фронтовику!

Голос у Игнашки был сиплый и не очень трезвый. Но подполковник, польщенный повышением в чине, приказал своему рослому порученцу:

– Поднимите фронтовика! Вот на бронетранспортер. Пускай промолвит!

Оказавшись на бронетранспортере, над головами собравшихся, Игнашка сорвал с головы треух и закричал:

– Граждане… мы до немцев становились строго, но сознательно. В работе учили их сициализьму… потому что все же, я знаю, серед немцев были и такие… сознательные… и Карла Марс и его брат Энгель… и эти… Клара… и еще Карла… Словом, как могли! И добились успехов, стройку свою почти исделали… без какой-то малости, наплевать… А нашей доблестной армии и командирам, само собой…победителям слава!

Жители одобрительно загудели.

– Ну, в общем, правильно сказано, – подытожил речь Батюк. – Истинно от народа. От души! Учиться надо! – наставил он свой палец на Чумаченко. – Но прохлаждаться нам некогда, потому как новую вышку надо сооружать срочным порядком… – А ты, – приказал он порученцу, – сбрось инвалиду с полпуда крупы!!

Бронетранспортер пыхнул облаком сизого дыма. Немцы и конвоиры стали выстраиваться в колонну.

– Садись, Анохин! – пригласил лейтенанта Батюк, приоткрыв дверцу бронетранспортера.

– Да не, я в колонне, – ответил лейтенант.

– Ну, дело хозяйское… Была бы, как говорится, честь предложена.

Анохин оглянулся, отыскивая глазами Палашку. Но ее нигде не было видно. Насупленно смотрел, опираясь на костыли и нежно поддерживаемый Евдокией, Митрофан. И Петер украдкой поглядывал на них… Лица… Лица…