Тоомас Винт - История со счастливым концом

Несколько десятков секунд ничего не происходит.

Зеленый автобус подъезжает к остановке на противоположной стороне шоссе, кое-кто выходит, пожилая женщина тащит (явно) тяжелую хозяйственную сумку. Внезапно ей в голову летит огрызок яблока, вернее, половинка яблока. Вскрикнув, женщина выпускает сумку из рук и из нее катятся тоже яблоки — прямо на асфальт, под колеса мчащихся машин. Женщина хватается за голову и испуганно оглядывается. Ничего подозрительного не замечает. Юноши в мансардном этаже здания без окон ржут, видно, как ритмично сотрясаются их тела, один из них еще старается попасть палкой в бредущего старичка, но тот оказывается слишком далеко. Женщина ближе, они ждут, когда она соберет в сумку раскатившиеся яблоки и пойдет восвояси.

Смотреть на это со стороны Пеэтсону неловко. И как назло не едет автобус. В то же время он не знает, что предпринять, да и не хочет ничего делать. На остановке скопился еще народ. У всех равнодушные, незрячие лица.

Вот болваны, про себя ругает работяг Пеэтсон. Не люди, а безмозглое отребье, у них вместо мозгов кучка жидкого дерьма, входит он в раж. Мы тоже по молодости всякое отчебучивали, но такими отморозками все же не были…

Пеэтсон окунается в свою молодость. И вдруг заброшенное здание кабака вновь обретает былую славу, и Пеэтсон пропускает там вместе с однокашниками (свою первую) кружку пива (или «пинту», если быть современным). Мгновенно все вокруг меняется — это уже не пригород, куда приезжают в гости, а вовсе место, где живут: рожают, ходят в школу и взрослеют, воспитывают своих детей, стараясь сделать из них людей, и в конечном итоге однажды умирают.

Пеэтсон поражен. Окружающее видится ему в новом свете. Ничто не осталось таким, каким было всего миг назад.

В восемнадцать он уехал учиться в другой город, там и остался, и с того времени по меньшей мере раза два в год приезжает в родительский дом (который теперь стал только домом брата). Но с каждым годом привязанность ослабевает, а многие связи уже порвались. Даже брат — ужаснувшись, признается он, — не значит в его жизни больше, чем любой другой хороший знакомый, ему и в голову не приходит поделиться с ним чем-то сокровенным, а племянники для него не роднее, чем дети, что скачут навстречу где-нибудь на улице или в парке.

— Так, значит… — произносит Пеэтсон и сам не понимает, чего касается это слетевшее с его губ утверждение. Он скользит взглядом по стоящим на остановке людям — не обратил ли кто внимания на его бормотание, — но все (судя по виду) углублены в себя. Никто на него с подозрением не косится. Я бы присмотрелся, думает Пеэтсон, вспомнив одного довольно сомнительного типа, постоянно разговаривающего с самим собой, которого он иногда (в последнее время все чаще) встречает на улицах города.

Поскольку автобуса не видно, Пеэтсон гуляющим шагом минует павильон, дальше двигается по пешеходной тропке вдоль шоссе и вскоре понимает, что идет дорогой, по которой когда-то бегал в школу и которой не хаживал вот уже почти четверть века. У него просто не возникало в этом нужды. Как говорится, на фига?

— Так, значит… — снова бормочет он и тут до его сознания доходит, что с годами он все больше и больше отдалялся от юнца, которого когда-то звали Йоксом, а теперь вдруг оказался с ним лицом к лицу.

Ну, и что дальше? — думает он. За эти долгие годы столько воды утекло.

Пеэтсон не спешит. Дело, ради которого он приехал в столицу, не займет и пары часов, да и не обязательно заниматься им до обеда. Можно и позже, можно даже на следующий день все уладить. Он решает, что небольшой отдых им вполне заслужен. Чтобы погулять по осеннему пригороду. Сбавить, как говорится, темп, сделать передышку. Он удивляется, что навещая родительский дом, никогда не выходил погулять. С автобусной остановки и до дома — пара сотен метров, когда не подъезжал прямо к родным воротам на машине.

Он думает: к родным воротам . Выходит, когда он накануне днем чмокнул в щеку жену Эллен и закрыл за собой дверь, началось движение вспять. Возвращение домой. Туда, откуда когда-то уехал.

Улица, по которой он бредет, находится совсем рядом с их домом, но к его великому удивлению ничто здесь не соответствует воспоминаниям. Пеэтсон с (само) иронией думает, что вот так, в будничной суете и заботах, у человека и не остается времени, чтобы заметить, как изменился мир. Подросли деревья. Дома обновлены или совсем другие. Тот дом, в котором когда-то жил Билл, вообще исчез с лица земли.

Несколько лет назад Пеэтсону довелось встретить Билла: он вел переговоры в одной строительной фирме, когда в помещение вошел Билл. Выяснилось, что друг детства — один из совладельцев фирмы. Позже, сочтя себя должником, Пеэтсон выставился, так как заключенный договор оказался неожиданно выгодным и принес весомую экономию.

Теперь Билл зовется господином Ингваром Сильдом, и когда, в ходе беседы, Пеэтсон по привычке назвал его Биллом, то вызвал изумление как на лице Билла, так и на лицах остальных присутствующих.

Выпивая вечером в уютном баре, они размякли и пустились в воспоминания. А ты помнишь? — спрашивал Билл. Пеэтсон не помнил. Помнишь? — спрашивал Пеэтсон, но другу нечего было добавить к его воспоминанию. Внезапно до Пеэтсона дошло, что человек, которого он воспринял как своего друга детства Билла, был вовсе не Биллом, а неким Ингваром Сильдом, и в тот день он встретился с ним впервые в жизни.

Пеэтсон рассматривает совсем новые или не так давно возведенные дома. Фешенебельные, богатые, но вид не жилой, они оставляют ощущение стерильности. Слишком благопристойны. И окружающие их зеленые лужайки в маниакальном порядке. Как на могилке — свежевысаженные цветы и разровненный граблями участок — приходит ему в голову неожиданное сравнение.

Надо бы на могилы родителей сходить, думает он со смутным чувством вины и взвешивает возможность тут же направиться на кладбище. После похорон матери он там ни разу не был. Она умерла весной. Отец ушел дня за два до провозглашения независимости. Свалился замертво, как говорится в таких случаях. (Для старика это было избавлением, ибо с приходом независимости он умирал бы медленно и мучительно, думает Пеэтсон, имея в виду весьма красную жизнь отца.)

Мысль, что прогулявшись до кладбища, он не зря потратит время, явно сказывается на облике господина Пеэтсона. Флегматичная расслабленность уступает место энергичной целеустремленности. Даже челюсти начинают активно двигаться — но, скорее, потому, что он засунул в рот пару подушечек жевательной резинки.

…И когда он будет вечером сидеть за столом у брата, то ответит на вопрос его жены, как провел день, беззаботной фразой: ах, да ничего особенного, тыркался по своим делам и сходил на могилу к папе-маме.