Тоомас Винт - История со счастливым концом

Вот как… в один голос произнесут и брат, и его жена — они никак не ожидают от Пеэтсона такого поступка. Можно себе представить, насколько он вдруг вырастет и облагородится в их глазах.

— Да-да… — громко говорит он, даже чересчур громко, ибо сам пугается своего тона вкупе с нежданно и крадучись, на манер карманного воришки, вползшей в голову мысли.

— Да-да, — повторяет он уже тише и прикидывает, что если бы и брат жил в другом городе, то после маминой смерти родительский дом можно было бы обратить в деньги. Нынче эти места пользуются спросом. И ценятся особенно высоко. За все это вполне можно взять лимон, а то и полтора. Наверняка полтора, если даже не больше.

Сегодня же надо будет проконсультироваться с каким-нибудь маклером, деловито думает он.

И вдруг душу Пеэтсона заполняет странное ощущение, что его кинули. Да так нагло — даже в глазах потемнело.

Когда ранней весной хоронили мать, ни разу не встал вопрос о судьбе дома. Вероятно, считалось само собой разумеющимся, что семья брата будет жить в нем, как и прежде. Они ведь добросовестно ухаживали за матерью, которая в последние годы превратилась в беспомощного ребенка. Все правильно. Но справедливо ли? Младший брат живет-поживает на куче несметных сокровищ, а старшему досталась лишь дырка от бублика? Было бы справедливо дом продать, а деньги поделить. Брат смог бы купить приличную квартиру и какое-то время даже пожить в роскоши, а не как сейчас — перебиваясь с хлеба на квас и едва сводя концы с концами.

Пеэтсон никак не возьмет в толк, почему не подумал об этом раньше. Но тут же понимает, что до этой прогулки он не отдавал себе отчета в том, какую ценность представляет собой родительский дом… И что теперь будет? Вдруг брат уже оформил недвижимость на себя? Нет, без подписи второго наследника сделать это невозможно. А что если дельце обтяпали, пока мать болела? Притащили нотариуса к старой маразматичке, которая уже ничего не соображала в мирских делах, и дали ей вывести дрожащие каракули…

Лоб Пеэтсона покрывается каплями пота. Нет, не от жары, капли ледяные. Обида и отчаяние вызвали их. Теперь иначе, чем через суд, дело не решить. Судиться с собственным братом! Эта мысль кажется до смешного пошлой — он слыхивал вызывающие омерзение истории, как недавние добрые друзья, и (что самое ужасное!) прекрасно до той поры ладившие родственники, люди якобы во всех отношениях порядочные, цапались на судебной скамье из-за наследства. Свояки до дележа братья…

— Вот ведь черт! — бурчит Пеэтсон.

Он прикидывает, что этот в полном порядке дом после санитарного ремонта можно было бы сдавать и за год без проблем класть в карман по крайней мере пару сотен тысяч…

Когда Пеэтсон, подавив мрачный вздох, продолжает путь, на втором перекрестке сворачивает налево и оказывается в лесопарке, он замечает женщину с двумя пакетами в руках — ту самую, что привлекла его внимание, когда он стоял в ожидании автобуса.

Чего еще эта здесь околачивается, сердито думает Пеэтсон. Парковая аллея, по которой еле-еле плетется женщина, ведет к кладбищу. Невозможно же ползти как она, но тут же Пеэтсон представляет, что при обгоне женщина узнает его, затеет разговор, начнет попрошайничать. Эту досадную и малоприятную сцену ему хотелось бы немедленно вычеркнуть из своего жизненного сценария. Сделать вид, будто ее там никогда не было вписано.

Н-да, но жизнь-то в основном и состоит из неприятного, думает Пеэтсон, встает за толстой сосной, оглядывается вокруг — видит только ковыляющую впереди женщину с пакетами — и расстегивает ширинку. Особенно неприятно будет излагать брату эту идею с домом, думает он, пустив струю на ствол дерева. Это весьма ощутимо нарушит их планы. Похоже, одна из дочерей собралась замуж, ее жених отчасти уже там и живет. Вторая девочка оканчивает университет, и она говорила, что присмотрела себе работу поблизости от дома. Сейчас-то у них места вдоволь. Даже слишком просторно. Но пусть в таком случае покупают дешевые квартиры в каких-нибудь спальных районах. Не обязательно им обитать в роскоши предместья.

Преобладающая часть населения живет в панельных домах — вот и они пусть поживут, как все живут!

Пеэтсон застегивает ширинку, рассуждая, что эту скользкую тему лучше поднять непосредственно перед отъездом. Спокойно поужинать и уже в пальто, как бы между прочим, бросить, мол, они тут с женой обсудили положение с домом. Он-де все ждал, что брат сам начнет этот разговор. Но Эллен напирает, говорит, если по справедливости, то надо разделить наследство пополам. Он, правда, пытался объяснить, что ему ничего не нужно, но Эллен не отстает со своими попреками — якобы он совсем не думает о ребенке и его будущем и во имя благополучия сына даже пальцем не пошевельнет.

Идея свалить все на Эллен сразу поднимает настроение Пеэтсона. А тут из-за облаков вновь показывается солнце и рассыпает под деревьями яркие пятна. Бредущая поодаль женщина (одноклассница?) как раз попадает в свечение и кажется, будто ее окружает ореол.

Этот диковинный обман зрения вызывает у Пеэтсона усмешку, он сходит с аллеи к соснам и решает идти на кладбище в обход. Вдруг в его голове возникает странная картина, будто он — коленопреклоненный, стоит на могиле матери и просит совета, как поступить с домом. Мамин голос отвечает, поступай так, как ты считаешь справедливым. Ясное дело! Мать всегда любила его больше. Когда бедненькая уже сильно тронулась умом, то отсвет узнавания появлялся на ее губах только при виде старшего сына. Что и сказать, жить с ней было совсем нелегко. Эти вечные распри с домочадцами. В свои редкие наезды Пеэтсону постоянно приходилось играть роль мирового судьи.

Н-да, на мое счастье, я жил в другом городе, думает Пеэтсон и ему приходит в голову, что очень даже может быть, что после какой-нибудь из бурных ссор с домашними мать сделала завещание, где отписала дом вовсе ему. Брат же после маминой смерти бессовестно порвал завещание на мелкие кусочки. Или сжег в камине.

— Подлый лживый мир! — выругался Пеэтсон, дав на сей раз волю своему голосу. Никто не подслушивает, никто не покачает осуждающе головой. Здесь, в этом безлюдном сосновом бору он может чувствовать себя свободно. Восстать против мира. Продемонстрировать, что никакой он не прекраснодушный тюфяк, с которым любой хам может поступить, как ему заблагорассудится.

На кладбище полно народу. В основном женщины среднего и старшего возраста. Да, как правило, они живут дольше своих мужей, с завистью отмечает Пеэтсон, но тут в голову приходит, что вообще-то умереть первым — это довольно большое преимущество. Он догадывается, что после смерти супруга жизнь становится грустной и сложной. Ничто уже не идет так, как раньше, все меняется.