Юлия Друнина - Избранные произведения в 2 томах. Т. 2. Стихотворения 1970–1980; Проза 1966–1979

Патефон сменяла на пимы –
Ноги в них болтаются как спички.
…Обжигает стужа той зимы,
Той – невыносимой для москвички.

Я бегу вприпрыжку через лес,
Я почти что счастлива сегодня:
Мальчик из спецшколы ВВС
Пригласил на вечер новогодний!

Навести бы надо марафет,
Только это трудновато ныне –
Никаких нарядов, ясно, нет,
Никакой косметики в помине.

Нету краски для бровей? Пустяк! –
Можно развести водою сажу.
Пудры нету? Обойдусь и так!
Порошком зубным свой нос намажу.

…Вот уже мелодии река
Повела, качнула, завертела.
Мальчугана в кителе рука
Мне легла на кофточку несмело.

Я кружусь, беспечна и светла,
Вальс уносит от войны куда-то.
Я молчу, что наконец пришла
Мне повестка из военкомата…

Это после он будет оплакан страной
И планета им станет гордиться.
А покуда спецшколу проклятой войной
Под Тюмень занесло из столицы.

Лишь потом это имя в анналы войдет,
Больно каждого в сердце ударит.
А пока Комарова спецшкольников взвод
Величает «Володька-комарик».

Комсомольский билет, да четырнадцать лет,
Да пожар, полыхающий в мире.
У «спецов» горячее желания нет,
Чем на фронт драпануть из Сибири.

Малолетство они почитали бедой,
Ратным подвигом бредили дети.
И откуда им знать, что падучей звездой
Их «комарик» умчится в бессмертье?

Это будет потом – звездный час, звездный свет,
После – весть, леденящая душу…
А пока только тыл, да четырнадцать лет,
Да мороз, обжигающий уши.

У пилотки бы надо края отогнуть,
Подпоясать шинелишку туго.
Но задумался мальчик. Быть может, свой путь
Видит он сквозь сибирскую вьюгу…

Я навек поняла отныне,
Стало в Шушенском ясно мне:
Людям надобно со святыней
Оставаться наедине.

Помолчать, грохот сердца слыша,
Не умом, а душой понять:
Здесь Он жил, вот под этой крышей,
Эта койка – его кровать.

Здесь невесте писал про Шушу,
Здесь морщинки легли у рта…
Я хочу тишину послушать,
А при людях она не та.

И когда все уйдут отсюда
И затихнет людской прибой,
Я немного одна побуду,
Я побуду, Ильич, с тобой…

И вижу я
Внутренним взором
Церковную узкую дверь.
Мне жаль этой церкви,
Которой
Нет в Шушенском больше теперь.

Двух ссыльных
В той церкви венчали –
Давно это было,
Давно.
Царапались мыши,
Стучали
Кедровые лапы
В окно.

И вижу я
Внутренним зреньем,
Как пристально,
Из-под очков,
В потрепанной рясе
Священник
Взирает на еретиков –

Веселых,
Не верящих в бога,
Бунтующих против царя!
…Так пусто,
Темно и убого,
Так холодно
У алтаря.

Мигают оплывшие свечи,
Свисает с иконы паук.
Мерцание
Медных колечек,
Застенчивость девичьих рук…

Я много
Бродила по свету,
Все, может быть,
Только затем,
Чтоб встретить на Севере
Эту
Песнь песен,
Поэму поэм.

И все-таки
Встречи не будет –
Ту церковь сожгли,
Говорят…
Чего не придумают люди –
Не ведают, знать,
Что творят…

За лесом
Туманятся горы,
Синеет
Саянский хребет.
Вхожу я в ту церковь,
Которой
В сегодняшнем Шушенском
Нет…

А такое
И вправду было,
Хоть и верится мне
С трудом:
Кто-то начал
Со страшной силой
Украшать этот бедный дом.

«Что, мол,
Нам экскурсанты скажут?
Все должно быть
На высоте!»
И повесили люстру даже
Расторопные люди те.

И портьеры
(Что подороже!)
Стали здесь
«Создавать уют»,
И слоны из пластмассы –
Боже! –
Протоптали дорожку тут.

И центральное отопленье
Провели за рекордный срок –
«Как, простите,
Товарищ Ленин
В ссылке
Жить без комфорта мог?..»

Штукатурили
В доме бревна,
У крыльца
Развели цветник…
И тогда,
Оскорбившись кровно,
Правда
Свой отвернула лик.

Стало в доме
Фальшивым что-то,
Сразу свой потеряло вес…
Годы шли,
Как на приступ роты –
Соскребали мы
Позолоту,
Бутафорский
Снимали блеск.

Нынче в доме,
Где ссыльный Ленин
Прожил несколько
Долгих лет,
Нет центрального отопления,
И сверкающей люстры нет.

Пахнут бревна
Смолою снова,
Никаких нет
На окнах штор…
Запах времени!
Дух былого!
Как волнует он
До сих пор…

Нас изба
Привечает скромно,
Ветры времени
В ней сквозят.
Так мала она!
Так огромна –
Даже в сердце
Вместить нельзя.

Я это слово грозное вчера
В «Паэзе сера» встретила впервые –
Я, женщина, которую «сестра»
Звала Россия в годы фронтовые.
Я дочь войны, я крови не боюсь –
Веками кровью умывалась Русь…
Сицилия! Тревожные костры
И беженцев измученные лица.
Стон раненых… И сердце медсестры
Во мне больнее начинает биться.
Стон раненых. Он всем понятен сразу,
Все стонут на едином языке –
В горах Сицилии, в горах Кавказа,
С винтовкой иль с мотыгою в руке.
Сицилия! Прекрасен и суров
Твой лик, преображенный терромото.
А в небе – шпаги двух прожекторов,
А на земле – карабинеров роты.
Как на войне… И нет лимонных рощ,
И гаснет южное великолепье.
И кажется, что наш, расейский, дождь
По кактусам и мандаринам лепит…

Опять приснилось мне Кастельветрано…
Пишу, читаю ли, сижу ль в кино,
Болит во мне Сицилия, как рана,
Которой затянуться не дано.

Ознобными туманами повиты,
Сединами снегов убелены,
Руины скорбной Санта-Маргериты,
Дымясь, мои заполонили сны.

И снова пальм полузамерзших гривы
На леденящем мечутся ветру.
Оборваны последние оливы –
Что будут есть детишки поутру?..

Вот Санта-Нинфа. Под открытым небом
Здесь городок отчаянья возник.
И вдруг сюда с палатками и хлебом
Ворвался наш, советский, грузовик.

За ним – другой. Через минуту – третий.
Влетели, как архангелы, трубя.
Кричали женщины, плясали дети,
Меня за полу шубы теребя.