Роман Сенчин - Петербургские повести

– Правильней выйти, – сказал себе Колосов, подводя итог хоть смутным, невольным, но сомнениям. – Правильней.

Потер лицо, надавил пальцами на глаза так, что стало больно… Поднялся. В который раз оглядел просторную комнату, удобную мебель… Да, правильней выйти. И запел тихо, грудью, слова из той песни, что тогда поставил Дрон:

Перхнул горьким, спросил с ухмылкой кого-то:

– А что за истины? Какие это забытые истины?

Подождал, прислушиваясь, будто ожидая ответа. В квартире было тихо. Ни звука. Полная тишина. Надежные стеклопакеты…

Надежные. Хотя душно. Надо кондиционер включить.

Колосов повернулся к журнальному столику, на котором обычно лежали дистанционки, но глаза сразу наткнулись на часы… Без двадцати восемь.

Не удивился, но на волосы дунуло холодом. Точно бы кто-то сзади махнул ледяным веером… Или вроде такого… Что-то такое…

Колосов снова потер, помял лицо. «Вот так и седеют». И даже шагнул к зеркалу… Нет, волосы были темными, а та легкая седина над ушами появилась уже давно… Слышал, что иногда седеют мгновенно… Трудно поверить. Но – говорят.

– Всё, так, – отрывисто, резко сказал Колосов, взял брюки.

Чистые, отглаженные. Приподнял правую ногу, чтобы всунуть ее в штанину, и чуть не повалился. И сразу ощутил, как все-таки ослабел, всерьез ослабел, и снова пот, густой, обжигающе-холодный, вязкий, медленно потек по телу, солеными каплями сползал на губы…

– Так, так, одеться! – зашептал себе Колосов, дрожа и приседая от ломоты в коленях. – Одеться и… одеться и – всё!..

Вспомнилась сцена из какого-то фильма ужасов. Парень сидит, пристегнутый в кресле, и плачет, просит его отпустить, а маньяк в резиновых перчатках перебирает щипцы, ножи, пилы и отвечает: «Не хнычь, будь мужчиной».

«Идиотизм!»

Упал в свое мягкое, глубокое кресло, в котором так любил под чипсы и пиво смотреть поздно вечером эти фильмы; как парализованный на одну сторону или маленький, криво, корчась, вдел ноги в штанины. Приподнялся, натянул брюки до пояса. Пряжка ремня противно, но все-таки подбадривающе звякала.

Застегнул молнию, пуговицу, стал вдевать язык ремня в пряжку, но вспомнил, что не надел рубашку…

– А-а, – простонал совсем как инвалид.

Встал, дошаркал до шкафа, сдернул с плечиков белую рубашку. Она не надевалась, липла к рукам, шее… Справился, втиснул пуговицы в петельки… Правильно?.. В детстве часто застегивался косо, и если мама не проверяла, шел так в садик. Обнаружив это, ребятишки смеялись, долго дразнили…

– Правильно! – с удивившим его самого торжеством сказал Колосов. – Всё правильно. – И повторил эти слова еще раз десять; повторял, и уже забыл, по какому поводу повторяет.

Кое-как вернулся к креслу, поднял пиджак.

И тут зазвонил мобильник.

Колосов глянул не на него, а на часы. Без семи. «Еще без семи! – крикнуло внутри. – Семь минут!»

– Семь минут, – сказал уже вслух. Не сказал, а прорыдал.

Но что-то в горле словно перекрыло, отсекло рыдания. Как перегородку там поставили. И Колосов мгновенно успокоился. Нет, как-то омертвел… Шевелился, и даже свободнее, чем минуту назад, но не по-живому.

Подошел к столу, взял звенящий и подрагивающий телефон, увидел на дисплее имя жены. Увидел, что это она, а не те, кто ждет до восьми, и снова ожил, обрадовался, но перегородка исчезла, рыдания рванулись вверх, забулькали там, где гланды, где начинается язык…

Но надо ответить…

– Надо ответить.

Продохнул, проглотил. Нажал кнопку ответа, поднял мобильный к уху.

– Да. – «Да» получилось хриплым, но все же связным.

– Жень! – радостный голос Юли. – Женя, мы подъезжаем! Будем минут через десять.

– Хорошо… Хорошо.

– Жень, ты что – простыл? У тебя с голосом что-то сегодня…

– Немного, наверно… – Колосов кашлянул. – Першит.

– Выпей «Колдрекса». На холодильнике упаковка.

– Ладно… Жду вас.

– Да, уже Обводный переезжаем.

«Не успеют».

– Давайте, жду. – И Колосов нажал отбой.

С надеждой оглянулся на часы. Они показывали без пяти.

«Не успеют».

Взял пиджак и надел. Сунул мобильник в боковой карман пиджака, бумажник – во внутренний. Носовой платок в левый карман брюк. Мелкие деньги – в правый. Так. Ну, всё-о… Всё.

– Всё.

Пошел в прихожую. В комнатах на полу был ковролин, а в прихожей – ламинат. И как только Колосов шагнул на ламинат, понял, что он без носков. Босиком.

Посмотрел вниз, на торчащие из-под брючин пальцы… Большие были крепкими, с желтоватыми ногтями, а остальные – тонкие, слабые. Мизинцы вообще не различались…

Колосов стоял и смотрел на них. Пристально, будто стараясь запомнить… Когда-то он умел шевелить всеми десятью пальцами на ногах, растопыривать. Лежал в кровати, задрав ноги, шевелил пальцами и смеялся… А теперь?.. Попробовал. Шевелились только большие, а остальные лишь слегка двигались вместе со всей ступней. А скоро ничего не будет шевелиться. Ничего. Всё замрет. Умрет.

– Тьфу, твою!..

Вернулся к шкафу, выдвинул нижний ящик. В ящике были носки. И новые, соединенные попарно нитками, и уже стиранные, попарно завернутые друг в друга – такие колобки… Несколько секунд Колосов выбирал. Всерьез, мучаясь, решал, какие взять. Взял колобок. И не потому, что новые ему уже не нужны – просто не был уверен, что разорвет соединяющую нитку.

Выбрав, еще несколько секунд думал, как надеть. Садиться не хотелось – «сяду и не встану», – прислонился к стене, приподнял одну ногу, надел, потом вторую… Глаза защипало от пота. Точно двадцать раз подтянулся…

– Теперь туфли, – сказал себе.

Туфли стояли на полочке. Не рискуя больше нагибаться, Колосов ногой сбросил их на пол. Снял с крючка ложку на длинной ручке – очень удивлялся в свое время, зачем жена купила, шутил, что у них дома все молодые и здоровые, а вот пригодилась – обулся с ее помощью.

С нескольких попыток повесил ложку обратно.

– Ну, всё, – выдохнул необыкновенно легко, всеми легкими.

Открыл внутреннюю дверь, вспомнил про сигареты. И поразился, что за весь день покурил только раз. Или остальные разы не помнит… Вошел на кухню, взял сигареты и зажигалку, глянул в пепельницу.

Два окурка.

Покурить?.. «Потом, на улице…» Усмехнулся этой мысли.

Прежде чем отпереть замок внешней двери, достал мобильник. Часы в углу дисплея показывали «20:02».

Две минуты девятого… Две минуты назад был последний момент, когда он мог позвонить и сказать. Заверить, что расплатится, рассчитается, что все будет возвращено. Но он не позвонил.

Не позвонил. Забил. Как говорили в армии – совершил бросок через хуй.

– Там та-ра-ра горит очаг! – весело запел Колосов и отпер стальную дверь. – Как вечный знак!..