Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

— Ты куда это?

— На бега.

— Это что ещё за новости?

— А не твоего, Клава, мелкого ума дело.

— Ага! Моё, значит, дело обстирывать тебя да облизывать, да ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали — жрать просят. Моё, значит, дело на больных ногах с 7-ми утра твоих же товарищей — пьяниц пивом поить? Моё — значит? А это не моё? Куда, пёс, идёшь?

— Сказал же, на бега.

— А кой чёрт тебе там?

— Там Лёвка Москва и Шурик Внакидку поедут. Шурик месяц как освободился. Повидать, да и дело есть.

— Ты, никак, опять намылился? Поклянись, сейчас вот поклянись здоровьем ребятишек, что ни на какое дело не пойдёшь! Сначала поклянись!

— Да что ты, Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же — вернусь скоро! Разберёмся.

И не возвращался опять скоро. А наоборот — года через 4 и то — хорошо, что по здоровью сактировали. И опять она хлопочет, бьётся, ругается, и всё-таки с ним она.

Вот такие бывают у таких ребят подруги.

Но Тамара такой не была. И не дожидалась Коллегу Николая, да и не долго вспоминала. А когда он вернулся — девочки любили иностранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев как понятие, как символ, символ чего-то иного и странного.

Во-первых, они чаще всего живут в отелях, а при отелях рестораны, а потом — номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже французы, попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со страниц виденных уже «Пентхаузов» и «Плейбоев» с мисс и мистерами Америка за 197.. с удивительными произведениями дизайнеров: дома, туалеты, ванны и бассейны, спальни и террасы, и в них невесты в белых платьях, элегантные жёны с выводками упитанных и элегантных же детей, и, конечно же, мужчины в машинах, лодках с моторами «Джонсон», в постелях и во всём, подтянутые и улыбающиеся, почти как тот, что тебя сюда привёл. Он, правда, не подтянутый, и лет ему раза в два с половиной больше, чем тебе, но у него вот они — эти самые журналы с рекламами «Мальборо», и курят их голубоглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах — сильные и надёжные самцы, покорители Дикого Запада, фермеры и миллионеры. А этот, который тебя сюда привёл, с таинственным видом вынимает такой пакетик от «Бон Марше», который есть не что иное, как рынок или просто универмаг, а вовсе никакой не Пьер Карден, но ты-то этого не знаешь. Ты пакетик разворачиваешь, Тамара, Галя, Люда, Вера, и достаёшь, краснея, — колготки и бюстгальтер, который точно на тебя, потому что все вы теперь безгрудые почти — по моде сделанные Тамары, Гали, Люды и Веры. И 2-й номер — он для вас, всех вас выбрал безошибочно.

И, взвизгнув, вы или ты, бежите его примерить. Здесь же в ванной комнате, а иностранец улыбается вашей непосредственности и откупоривает уже «Валентайн» и «тоник», и другие красивые посудины, и ждёт. Он неплохой дядя, этот вот с проседью, у него в бумажнике, что открывается гармошкой, — в каждом отделении — жена и дети, а ты ему, правда, нравишься, а почему бы и нет? — Ты такая молодая, красивая, загорелая. Не такая, конечно, как семь лет назад для Коли Святенко, но всё-таки хороша. Вот ты выбежала из ванной — себя и лифчик показать. Вы оба понравились, потому что вас поцеловали одобрительно и для начала в локоток.

А могли бы ведь Тамары, Веры, Люды и Галины пойти, скажем, в Мосторг и купить там то, другое, третье и даже джинсы и «Мальборо», и тогда трудно было бы дорогим нашим иностранным гостям без знания почти что языка доволакивать их до постелей в номерах отелей.

Не только, однако, за презенты… Но и за…

— С ними хорошо и спокойно. Они ухаживают, делают комплименты, зажигалки подносят к сигарете и подают надежду на женитьбу. Это случается иногда, но не часто, потому что предыдущий иностранец рассказал уже этому — кто ты, что ты, что любишь иностранцев, как явление, и он — этот — прекрасно понимает, что ты с ним, как с символом иного и странного.

Есть смешная байка про то, как певица ездила с разными оркестрами по всем городам и всегда её приглашали после концерта почему-то контрабасисты, и все поили её пивом, а потом вели к себе. Однажды она спросила: «Не странно ли вам, дорогой, что я всегда бываю приглашена только контрабасами, и все они поят меня пивом и потом… Почему это?» Вместо ответа музыкант показал ей ноты, которые передавались одним оркестром другому, и там было написано на партии контрабаса: «Певица любит пиво, потом на всё согласна».

Похоже, не правда ли? Там и чужеземцы, наверное, на чистом их языке объясняют друг другу всё про вас, Тамары, Веры, Люды, Гали, и каждый последующий подаёт вам надежду на бракосочетание только с определённой и коварной своей целью, а, может, и не подаёт вовсе, а просто хорошо воспитан.

А вы, если не хамит, не бьёт по голове бутылкой и не выражается, уже и думаете — жениться хочет. Словом, девочки любили иностранцев. И ходили к ним охотно, и подарки их, купленные без ущерба для семейного бюджета, брали. И так было им уже привычно — девочкам с иностранцами, так они их любили, что Тамара взяла как-то утром без спросу даже у феэргешного немца Петера 800 марок из вышеупомянутого бумажника. Трясло её, когда брала, и подташнивало, и под ложечкой посасывало от вчерашнего ими выпитого или от новизны предприятия, выхватила их все — и за лифчик, но успела всё-таки, фотографии посмотреть, где Петеровская Гретхен с ребятишками. Посмотрела и сразу успокоилась, а успокоившись, разозлилась. — Ещё жениться обещал, паразит, хотя он и не обещал вовсе, а если бы и так — она всё равно не поняла, потому что в Ин-яз её не взяли ещё шесть лет назад, и с тех пор в языкознании она продвинулась мало — «Хеллоу» — знала только, «гудбай» да «бонжур», а также «виски-сода», «виски-тоник» и «ай лав ю».

Петер из ванной вышел бодрый, бритый, и сразу — к бумажнику. Пропажу обнаружил и смотрит вопросительно. А она отрицательно — дескать, знать ничего не знаю! — не видала я твоих вонючих марок! — Нужны больно! — Какие стыдно только думать такое! Я что — б… какая-нибудь. Хочешь, и лифчик свой паршивый обратно возьми! — она выкрикнула всё это очень даже натурально, с негодованием, гневом, покраснела даже от гнева и сделала вид, что снимает лифчик, но не сняла — в нём деньги были. К счастию, Петер стал протестовать против возврата лифчика; замахал руками, давая понять, что ничего такого не думал — показал жестами, что, дескать, он сам вчера был под шефе — здесь он щёлкнул себя по шее — в России-то он давно, жесты пьяные изучил уже, щёлкнул, но от волнения промахнулся и попал в кадык, отчего нелепо закашлялся, и оба рассмеялись. Эх! Знать бы Тамаре, что Гретхен-то бывшая, что дети-то её, и что развод уже оформлен, и перед нею вполне холостой и вдовый гражданин ФРГ, и гражданин этот, по делам фирмы приезжающий сюда уже 6-й раз за последние пять месяцев, последние два раза приезжает из-за неё, и что вот-вот бы ещё чуть-чуть повремени она с кражей — и досталось бы ей всё Петерово невеликое богатство, накопленное бережливым и скромным его владельцем. И попала бы Тамара с Самотёки в эти перины и ванны и, глядишь, через какой-нибудь месяц щёлкали бы невесту молодую в белом платье подвенечном те же репортёры, и подруги бы здесь закатывали глаза — Счастливая! Да, счастье было так возможно. Но Петер, хоть и виду не подал, а уверен был, что преступление совершено предметом его вожделений и намерений.