Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Тоня просила платье и джинсы. («Петь, а чё эт такое – джинсы?» – «Ды штаны брезентовые, мода». – «А-а-а…») Обошли весь рынок, в одном месте люди душились за сапогами зимними, в другом – бельё постельное давали. Таисия в очереди не полезла, а так, купила кое-что по мелочи: Петьке брюки рабочие, себе тапки новые, лампочек электрических в запас. А Тоню нарядить не вышло – ничё ей не нравится.

Деваться некуда: взяли отрез на платье шелковый, пуговиц перламутровых, кружева на отделку. Таисия сошьёт по выкройке, выйдет лучше магазинного, ни у кого такого не будет! У Ларисы машинка налажена, выпросит.

А Тоня расстроилась, прям лица на ней нет. Мать утешала:

– Пиши Мане письмо, какие тебе тут джинсы! Чё она за мода пошла мужичья?! Пропал мир!

Маня вышла замуж за хохла, уехала в Донецк, у неё двое деток-близняшек. («Больше не води, – наказывала ей Таисия, – ещё неизвестно, как мужик к тебе относиться будет…» Как в воду глядела – чё они, хохлы, за люди?! Зашкылевал её: и то не так, и сё, и хозяйка не такая, и чистоты нету. А какая чистота? Приберёшь, а дети опять раскидали. Нравится чистота – бери и наводи.)

Таня – тут же, в области, в Хлевном на элеваторе работает, замужем за экскаваторщиком. И у ней – мальчик большенький. А мужик попался негожий – выпивши дурак дураком делается! Уже и дралась Таня с ним, и Петька разговаривал с зятем – бесполезно! Ну, если порода порченая, тут ничего не сделаешь.

– Брось ты его, – внушала Таисия. – Вырастим твоего Виталика.

– Ага! – рыдала Таня. – У всех мужья, а я – не пойми кто… Любой чё хочет скажет.

– Чёрти как оно у людей! – негодовала Таисия. – Глядишь: уже развелись! Нашим – никак нельзя. Как заговорённые!..

Да… А время как пролетело?! Давно ли Тоню в люльке качала?! Теперь и она – невеста. Дитём была, артисткой хотела стать, «репетировала» перед зеркалом. Копилку разбила с мелочью, купила игрушку в сельпо – гусли. То-то оно глупое, думало, что сами будут играть… Таисии эти гусли в погребице попались под руку, надо бы Виталику отдать на забаву.

Возле хозяйственного магазина – вёдра, тазы оцинкованные, черенки для лопат, тут же мыло сложено, порошок стиральный, одеколон. И стул с гнутой спинкой – Таисия прям как вкопанная стала, так он ей глянулся!

Подошла к продавцу:

– Стулья есть?

– Шесть штук осталось, откладывал бабе на два часа. Но чё-то не пришла.

– Беру!

– Мам, как мы их потянем? – стала дергать её за рукав Тоня.

– Ничего, они лёгкие, я вам веревочкой свяжу по три штуки, донесёте.

Поволокли покупку на автостанцию! Тоня в страшном смятении: вдруг кто из знакомых встретится?! Особенно – из ребят. Ей кажется, что это страшный позор – тащить с базара стулья. Ещё подумают, что у них стульев нет. (А и правда, у них только скамейки самодельные и табуретки.) Тоня прямо испереживалась вся, пока до дома добрались.

Из-за стульев началась генеральная уборка в хате. Даже из сундуков все тряпки вынули на дворе проветривать. Чего тут только не было! И платья крепдешиновые в оборках, и форма флотская с синим воротником-матроской, и набожники с райскими цветами («это тётя Даша подарила, она ещё в девках вышивала, а я их жалею вывешивать, пусть лежат пока»), и отрезы тюлевые, и холстина отбелённая, и даже плюшка без рукавов… А на самом дне сундука – плоский пакет, обёрнутый пожелтевшей газетой.

– Мам, что это? Можно гляну?

Не дожидаясь разрешения, Тоня стала разворачивать свёрток. Ух ты, альбом с фотокарточками! Листы плотные, картонные, с двойными отверстиями-уголками. Вот бабушка Прасковья и дедушка Иван; а вот дядя Женя с кудрявым чубом – какой смешной! А тётя Зоя и тётя Даша, модницы, «нафранчёные», в сарафанах. А это кто, с высокой прической, застенчиво глядит в сторону? Девушка в сильно приталенном платье с белым воротничком. Стоит, опершись на высокую подставку-конторку. Неужели это… мама?!

Фотографий – немного. Парни в гимнастёрках – грудь колесом, мужики – в картузах и папахах, их жёны – в платках. А дальше на листах – Тоня не верит своим глазам! – записаны песни! Чётким, каллиграфическим почерком, буковка к буковке. Мама на «пятерки» в школе училась.

Тоня напевает из альбома:

– «Каким ты был, таким ты и остался // Орел степной, казак лихой… //Зачем, зачем ты снова повстречался, //Зачем нарушил мой покой?»

Тоня повторяет припев. А мама бросила тряпку, которой мыла стекло, села на новый стул – «венский» – и заплакала.

– Мам, не надо! – перепугалась Тоня. – Я – не ленивая! Я уберу всё сейчас! Правда!

Таисия только рукой махнула, и «угнувшись», спрятала слёзы.

Тоня поняла: что-то она сделала не так. Она боится спросить, чтобы ещё больше не расстраивать мать.

Уборку заканчивали молча, на скорую руку. А стулья, да, красивые. И отцу понравились. В зале возле стен поставили.

Таисия никому на улице не рассказывает, где дочь работает: в городе и в городе, а чё, как – не знаю. Не поедут же проверять?! А то расскажешь, что устроенная, так начнут завидовать и сглазят – люди нынче какие?!

Башковитая оказалась Тоня, не сгинула в городе, не пропала при новой власти. Пошла не в торгаши, как сёстры советовали, а по инженерной линии, в строители. А что начальник посылает в командировки – плохо. Замужем, дитё есть, ды сиди ты на месте! Всех денег не заработаешь, пусть мужик обеспечивает. Нет, едет.

Недружно с мужиком живёт, мать не слепая, видит. Но Тоня не жалится – с детства такая, таится. Мол, всё хорошо. Не то что Маня с Таней – те по телефону наплачутся, а приедут – добавят.

Тоня в свои тридцать поездила по миру, повидала города чужие и даже страны. А сердцу лишь дома – тепло и свободно. Почему так?

Заметила она чудо: самая простая еда за маминым столом преображается. Тоня гречку со студенческих лет невзлюбила, а дома на неё – аппетит. И борщ простой, на скорую руку состряпанный, до чего ж вкусный! А картошка горячая с постным маслом и лучком?! А пирожки, а каша из гарбуза?! А мёд? Щедрый стол. И непонятно, откуда «вкусность» берётся, вроде как сама собой получается, из «воздуха». И чай на зверобое, отцом в лесополосе собранный, и варенье к нему из вишни, что под окном растёт…

– А помнишь, мать, на трудодни давали бутылку масла? – любит вспоминать отец. – На всю зиму. Перьями гусиными блин помажешь и то прибыток.

– Ды бедные бабы, как они изощрялись, лишь бы мужиков накормить! Семьи большие, одной картошки чугунок на раз надо… Керогаз этот тухнет, мучение… А мама моя, царство небесное, любила готовить. Борщ варила хороший. Помнишь, Петь, как к Дусе-цыганке приезжал Николай Ткачев покупать козла на мотоцикле? В люльку вы его потом посадили.

– Мороз стоял страшный!

– Ага. Я как раз в больнице с Тоней лежала, вы пошли к матери. Николай потом говорит: «От у твоей матери вкусный борщ мы ели! Як она могла так сварить?! Никогда такой не ел!»