Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Алла мудро улыбается, прокуренно басит: «За все надо платить, моя детонька…» Галия не спорит: «Теперь это, конечно, ясно. Но и жизнь свою я уже не смогу изменить. Иногда, правда, хочется расслабиться. Даже в середине рабочей недели мы с девочками как загудим! От Серёжи я скрываю – зачем ему лишние знания?! А я люблю выпить – как-то забываешь обо всем, легче становится. На следующий день на работе все нормально, но вечером спать хочу невыносимо. Серёжа мне сочувствует: вот, мол, как ты выкладываешься… Я поддакиваю: ага, точно».

Галия говорит Алле о том, что все чаще она чувствует неустойчивость окружающей жизни, личную неустроенность и разочарование. Что в завтра нет никакой уверенности, а сил становится все меньше. Что жизнь постоянно вырывается из ее «доверительного управления», акции падают, обязательства растут. Собеседница понимающе качает головой, курит длинную сигарету, увядшей рукой поправляет жесткие пряди. «Послушай, – говорит она Галие, – а ты не пробовала впасть в православие? Сейчас это модно. Говорят, некоторым помогает. Чистка организма».

Нет, для Галии этот путь невозможен, хотя иногда, от тоски, она и заходит в церковь. Но она не так давно помирилась с матерью, и что, опять заводить скандал – теперь уже из-за веры? Галия купила матери квартиру во Владимире (там же поселился и брат Алмаз, у которого собственный небольшой бизнес – грузовые перевозки). Конечно, с матерью нет уже той родственной близости, что была когда-то в детстве. Но Галия привезла ей норковую шубу из Эмиратов, задарила племянников красивыми игрушками (у Алмаза двое мальчишек). Галия даже уступила просьбам матери и встретилась с отцом – впервые за много лет. Ей стало жаль его – старый, больной, одинокий человек – жена давно его бросила. Галия не то чтобы простила отца. Прошлое заслонили другие события, и то, что казалось когда-то важным, теперь ничего не значит.

Галия подзывает официанта и заказывает себе бренди. Сейчас ей станет веселей. Нет, пусть Алла не переживает, она не сопьется – Галия сумеет остановиться, когда почувствует опасность. Она – сильная девочка. Все ещё сильная. Но бывает, что обстоятельства выше нас. Даже очень сильные мальчики не могут развернуть ход льдин в половодье. (Кстати, и это было в ее жизни – она чуть не утонула в детстве, катаясь на льдинах.) Ну что же, будь что будет – и Галия озорно подмигивает древней, как египетская мумия, киношнице. Пусть Галие бывает грустно, но ей пока не надо бодриться или погружаться в философию – ещё есть силы, чтобы жить бездумно, одним днем, одними инстинктами…

Кума Полина – женщина с шармом. Высокая, чуть располневшая в талии, с длинными руками и ногами, с длинным носом, который, впрочем, её красит; с длинными миндалевидными глазами, длинной улыбкой, открывающей ряд блестящих, сияющих здоровьем, зубов. И в голову не придёт, что зубы – не свои, металлокерамика, уж очень они естественно «сели».

– Ой, кума! – Полина так радостно вскрикивает, так всплескивает руками, как будто клад с золотыми монетами в огороде нашла.

Кума Зинаида – женщина непредсказуемая. Вот и сейчас – без звонка, без предупреждения, вдруг заявилась к Полине.

– Ой, кума, да мы сейчас с крестницей гостевать тебя будем! Машенька, обними маму Зину! Это ж твоя крестная! Я тебе про неё много рассказывала!

Дети Полины – длинная Машенька, и, короткая, подпрыгивающая, как мячик, Оля, испуганно смотрят на «маму Зину». Она – в деловом костюме, худая, со слегка ссутуленными плечами, с измученным, будто после больницы, лицом.

Зинаида не была в гостях у кумы лет десять, наверное. Машеньку и крестили без неё, она её последний раз в ползунках видела.

Машенька, после страшного взгляда матери в её сторону, решительно кидается обнимать смутившуюся Зинаиду и троекратно, как на Пасху, целует её.

Оля, наблюдая эту сцену, заливисто смеется. Лицо её, круглое, как арбузик, с большим щербатым ртом, выражает довольство и счастье.

Зинаида одаривает детей большими коробками конфет, а Машеньке ещё и набор шампуней вручает.

Кругленькая Оля, надув живот, водит ножкой, вытянув носок, руки уперла в бока.

– Глядите, тётя, как я могу! Плавда, я балелиной буду?..

– Ой, детки, показали себя, поглядели на маму Зину, теперь идите на улицу. Погуляйте, не мешайте взрослым. Машенька, кроликов не забудь покормить, – спроваживает дочерей мать. – Ой, кума, и борщ у меня есть, и картошка с мясом тушеная, и пирожки с яблоками, вчерашние, правда, но не зачерствели ничуть. По секретному рецепту сделаны, мне Марьяна его продала за ведёрко сеянки. Никому не даю, но тебе скажу! – частит Полина.

Зинаида от обеда отказывается – недавно из-за стола, да и неохота по такой жаре.

– И правда, – подхватывает кума. – Но я угощение предлагаю, потому как гость в дом – скатерть на стол! Всё равно надо посидеть, а то достатка у семьи не будет. Ты в приметы веришь? В сглаз, в колдунов? В белую магию? Я верю чуть-чуть. Хотя не всегда сбывается. Давай я тебе кваску домашнего? Или компота – каждый день свежий варю? Стоп! – взмахивает она длинной рукой с длинными, музыкальными пальцами. – Вася мёд позавчера качал, соты есть! Пошли-пошли, чай с липовым цветом, а хочешь – со зверобоем, с душицей, травы сама собирала. Слава богу, праздник религиозный нынче, работать нельзя. Так надоела эта работа! А ты, кума, надолго? Как там тётя Даша, дядя Ваня? Как здоровье их?

Зинаида отвечает про родителей, что, мол, чувствуют себя «по годам». Про себя новости излагает скупо и неопределённо – мол, приехала проведать, родню повидать, отдохнуть.

– А свекровь как? А Стёпа твой, так и работает в метро? Доченька, Маечка, уже невеста небось? Машину новую не купили? – кума Полина как на машинке строчит, Зинаида отвечать не успевает.

Кухня, она же столовая, у Полины просторная, стол большой, светлой клеенкой накрытый, на окне занавески веселые: простенький ситчик в мелкий редкий цветочек; на подоконнике – букет полевой в зелёной прозрачной вазе; в углу холодильник и морозильник, дальше мойка, буфет с посудой, газовая плита, машина стиральная тут же. Шкафчики на стенах в обилии. И кот рыжий на скамейке у окна. Даже голову не поднял на их явление и одним глазом не глянул.

– Хорошо у тебя! – ахает Зинаида. – Уют какой!

– Ой, кума, да у всех так, – скромничает хозяйка. – Чё мы тут видим, в деревне, одну работу!

В простенке между шкафчиками – плакат-афиша. На нём красны девицы в сине-белых сарафанах, в венках с разноцветными лентами. Держат бубен, гармошку, ложки, балалайку. В ногах у них прилёг, опёршись на руку, лихой усатый мужик в кубанке, в алой атласной косоворотке под пояс, в чёрных шароварах, заправленных в ладные сапожки.