Карел Конрад - Отбой!

Однажды Эмануэлю пришла идея обезвредить полицейских, чтобы они не нападали на людей, которые не совершили никакого преступления, а лишь открыто выражают свои взгляды. Нужно взять стеклянную трубочку длиной в десять — пятнадцать сантиметров, доказывал Эмануэль, и вложить в нее отравленную иглу. За ядом не будет остановки, его можно достать в университетской клинике. Дальше дело происходит так. Конные полицейские начинают теснить толпу, заезжая на тротуар. Ты вкладываешь в трубочку смертоносную иглу, дуешь — и игла летит и вонзается в лошадиный бок. Среди шума этого никто не замечает, а лошадь почти не вздрагивает, ведь укол был совсем слабый. Однако через минуту она валится на мостовую и придавливает собою всадника.

— Это будет здорово! — восклицает Эмануэль. — Пока полицейский придет в себя, граждане по перышку растащат на память хохол с его кивера.

Оба друга начинают с увлечением развивать эту идею.

— Было бы недурно угостить иглой и офицерских коней, — живо говорит Пепичек, видимо вспоминая Нейкерта, — да устроить это на параде, когда смогут полюбоваться все солдаты. Может быть, балбесы офицеры увидят в этом знамение свыше и начнут вести себя приличнее. Хотел бы я видеть, какой испуг и переполох произойдут при церемониальном марше.

Оба фантазируют дальше.

— На параде и генерал какой-нибудь может сверзиться! — восклицает один.

— Хорошо бы раздать такие трубочки всем, каждому солдату, — перебивает его другой. — Вот можно бы натворить дел в армии…

— Да. Так можно прикончить всех лошадей, которые возят пулеметы.

— И пушки и амуницию!

— Боеприпасы!

— Гранаты!

— Это ускорило бы победу Антанты, и вскоре наступил бы всеобщий мир!

Оставим их в покое, пусть пофантазируют, доходя в своем увлечении до самых нелепых крайностей. Вы же знаете, что такое мятежные речи молодых. Будем искренни и признаем: они нужны, эти сумасбродные речи, без них немыслима жизнь. Ведь даже взрослые люди любят порой пофантазировать. Иногда эти речи ведутся почти всерьез, иной раз — это лишь задорная болтовня, но важно одно — в них проявляется живой, искрометный, человеческий дух, они рождены потребностью высказаться, презрев всяческие условности, довести до абсурда высказанную идею, мыслить и говорить, будто в легкой горячке, мчаться, закусив удила.

Итак, оставим наших друзей в покое, пусть наговорятся досыта.

Под конец один из них, увлеченный невероятными замыслами, воскликнул, захлопав в ладоши:

— Это будет замечательно, давай попробуем!

Другой тотчас отозвался:

— Завтра же!

Но уже через минуту Эмануэль спохватился, что ни за что не позволит себе убивать ни в чем не повинных животных, да еще таких благородных, как лошади.

Тем дело и кончилось.

Времени у Эмануэля было очень мало. В начале июля он собирался сдать переходные экзамены. Поэтому он так упорно отказывался пойти на концерт, отговариваясь нежеланием попусту тратить время на созерцание бегающих смычков. На самом деле, — мы знали это, — Эмануэль очень любил музыку, понимал ее и сам недурно играл на пианино. В его фронтовых блокнотах мы нашли нотные записи военных песенок.

Сейчас всякие развлечения, все, что отвлекало от занятий, Эмануэль отвергал, жестоко экономя время.

Сдать переходные экзамены, а потом прощай медицинский факультет! В полевых лазаретах и на перевязочном пункте Эмануэль достаточно нагляделся на работу питомцев Эскулапа. Это зрелище навсегда отбило у него уважение и охоту к лекарскому делу.

Нужно было закончить текущие занятия, чтобы при переходе на биологический факультет ему зачли уже прослушанные дисциплины. Предстоял первый экзамен. Наконец свершится то, о чем Эмануэль мечтал еще со дня поступления в университет. Он уже тогда посещал лекции по естественным наукам, но не мог участвовать во всех семинарах. Теперь нужно было наверстать время, напрягая все силы и способности. Эмануэль радовался этому, как ребенок — приближению рождества.

Радовался он и тому, что в его расписании лекций — Index scholarum et nomine magistrorum не будут больше фигурировать имена мастеров «косторезного» искусства. Там будут любимые имена естествоиспытателей, их лекции по зоологии, палеонтологии, эмбриологии позвоночных, систематической морфологии плоских глистов и т. д.

Легко понять его радость, тем более что желанный переход совпадет с концом войны. Конец всему прошлому! Конец всяческому насилию в жизни личности и общества. Все человечество будет радостно трудиться, создавая новые ценности. У бывшего медика Пуркине тоже начнется полноценная и счастливая жизнь. Победоносный мир покончит с тягостным для Эмануэля разрывом между тем, чем он сейчас занимается, и его подлинными интересами в науке. Военные годы с удручающей ясностью подтвердили его сомнения в искусстве врачевания. Раньше сердце Эмануэля рвалось то к медицине, то к естествознанию. Но война принесла ему горечь познания: он ошибся в своей приверженности к медицине. Впрочем, ошибки гениев, — а Эмануэль был почти гениален, — это лишь этапы на пути к новым свершениям.

Много скромнее выглядели перспективы Пепичка. Чего мог ждать он от жизни? Что мог создать для себя своими слабыми руками? Учителя твердили ему, что нужно идти в университет, жалко, если останутся втуне его способности, новое государство будет нуждаться в образованных людях.

Пепичек отмалчивался.

Для него университет означал продолжение все того же образа жизни — быть репетитором, получать пропитание милостью родителей отстающих учеников. Пепичек жил так уже много лет и был сыт этим по горло. Едва переступив порог дома своих благодетелей, он обычно испытывал неловкость и злился на себя за свой смущенный вид. Он ничего не мог поделать с собой: богатые папаши и мамаши, пригласившие его натаскивать своего туповатого отпрыска, вызывали в Пепичке неприязнь. От деланной приветливости, с которой они подавали ему руку, Пепичку невольно становилось не по себе, он называл это нелепой застенчивостью, но не мог избавиться от нее.

Стены в доме господина фабриканта были увешаны плохими картинами. Глядеть на них было противно. Еще меньше хотелось смотреть на хозяйку или на ее супруга. В общем, некуда было деть глаза, и, когда Пепичку приходилось какое-то время быть в обществе хозяев дома, он чувствовал себя совершенно подавленным.

Все это тянулось уже давно, и не предвиделось просвета. Пепичек не умел заставить себя держаться запросто, ему это было бы просто противно.

— Ах, наш Владя такой умница, когда он дома! Вы себе представить не можете, он все знает!

Такие разговоры Пепичек слышал везде — в доме у аптекаря, советника, коммерсанта.