Карел Конрад - Отбой!

На третий день добровольцам вконец осточертело бесцельно торчать в казармах. Улицы бурлили, народ ликовал, и события следовали одно за другим. Внешняя безучастность добровольцев прорвалась бурным протестом.

— Пора уезжать! — кричали многие.

— Пустите нас на гонведов!

— Кто там саботирует наш отъезд? Позор!!

— Зря торчать тут не будем!

— Депутатов к Клофачу! [157] Вацлав Ярослав Клофач (1868—1942) — министр национальной обороны в первом чехословацком правительстве. Даешь Словакию!

— Даешь! — звучит отовсюду все громче и все более угрожающе.

Офицеры сбегают вниз. Один из них, взобравшись на обозную линейку, начинает многословно уговаривать нас.

— К черту керенщину! В поход, на Будапешт! — кричит кто-то.

Лейтенант Дыкань, пользующийся обычно расположением добровольцев, на этот раз сел в калошу со своей речью. Его разглагольствования о гнусности габсбургской монархии, которыми он старался отвлечь внимание батальона, не имели успеха.

— На фронт! — кричат все. — На фронт! Не то завтра уже нас тут не увидите.

Нам обещали завтра же отправить депутацию к министру национальной обороны. В Словакии убивают людей, а мы будем прохлаждаться здесь да глядеть на ободранные стены?!

В толпе выделяются четверо черногорцев, колоссальные детины, на голову выше всех остальных, — наверное, еще более рослые и худые, чем наш добряк Станквиц. Каждую минуту они, высоко задирая ноги, пробуют, не жмет ли обмотка или брюки. За поясом у них ножи. Воевать они собираются не только руками, но и ногами, зубами. Они отомстят венграм за все злодейства, совершенные в их родных деревнях.

Первый полк из Вршовицких казарм вчера торжественно отбыл в Словакию. У нас завтра публичная присяга на площади у Дома инвалидов, после этого мы тоже поедем на фронт. Так было обещано нашим делегатам.

Но прошло несколько дней (за это время сбежало немало добровольцев, а взамен записалось еще больше новых), а об отправке все еще ни слуху ни духу. На этот раз недовольство в полку приняло серьезный характер, «братьям офицерам» почти не дали говорить, пришлось спешно послать за министром обороны. Явился министр, Вацлав Клофач. Наших добровольцев развлекло его ораторское красноречие.

Завтра едем!

У каждого из нас только по пятьдесят боевых патронов, у многих нет штыков. А несколько дней назад из наших казарм выехали куда-то грузовики, полные штыков. С одного из грузовиков я сам взял себе холодное оружие.

— Нет так нет, черт возьми! Имейте терпение и смекалку, — говорили командиры, но сами нервничали из-за беспорядка и наших постоянных шумных выходок.

Кони, запряженные в обозные линейки, завидя солдат в полном снаряжении, тревожно ржут, беспокойно бьют копытами, раздувают ноздри. Может быть, видя на нас стальные каски, они думают, что опять начнется война на четыре года?

Только теперь у нас есть время разглядеть девушку в тесном мундире младшего лейтенанта. Черт подери, да ведь это Отилия В. из Сланого! Эмануэль тотчас узнал ее. Многие тамошние гимназисты любовались ею, когда она обольстительной походкой прохаживалась по бульвару.

Все уже знали, что Отилия учится в частной музыкальной школе. Это верно. Кто-то уверял, что она прожженная кокетка… О-о, да с ней и ее младшая сестра! Вместе они похожи на сестер Амаду из трогательного рассказа Шарля Луи-Филиппа. Старшая из этих сестер, арфистка Памела, говаривала младшей: «Не бойся ничего, дорогая, сердце твое никто не может осквернить».

Отилия и ее сестра — участницы «Боздеховского кружка», застольного содружества людей искусства. Собравшись как-то повеселиться в излюбленном ресторанчике, боздеховцы тоже решили «идти на венгров». Все они сдержали слово. Один из них, тот рослый фельдфебель, видимо, актер. Отчаянно жестикулируя, он то и дело пытается взбодрить нас чтением стихов:

В добровольцы записалось семеро боздеховцев: три капрала, один сержант, один фельдфебель и две девушки. Все они разукрашены трехцветными ленточками, как свадебные кони. А ну их, пусть себе якшаются с офицерами, хорошо, что они не смешиваются с рядовыми: их голоса слышны то там, то здесь, а солдаты тем временем до изнеможения играют в «тумаки», ворчат и требуют отправки на фронт.

Каждый боец нашего батальона украсил свою фуражку и грудь розетками, эмблемами, жестяными фигурками львов. Львы явно отштампованы в патриотической спешке, они слишком тощи; по нашим представлениям, непобедимый царь зверей должен быть поплотнее.

Только на Пуркине нет этой мишуры. Даже в трамвае пассажиры осведомляются, — где наши трехцветки.

— Значками обвешались все, кому не лень, — отвечает Эмануэль, — а вот когда нужно сформировать из верных людей добровольческий полк для отправки в Словакию, оказывается это не так-то легко.

— Пусть даже так, но с вашей стороны некрасиво пренебрегать республиканскими эмблемами, — говорит какой-то пожилой осанистый господин. — Надо хоть ленточку надеть на фуражку, иначе, пожалуй, вас не отличишь от неприятеля, ведь форма у всех одинаковая, старая австрийская.

Справедливое замечание. Надо как-то отметить нашу политическую принадлежность.

— Успеется, подождем до встречи с венграми, — решает Эмануэль. — Времени на такой пустяк всегда хватит.

А кругом прямо бумажное наводнение. Портреты Вильсона, Масарика, Крамаржа [158] Карел Крамарж (1860—1932) — премьер-министр первого буржуазного чехословацкого правительства. , флажки, эмблемы. Все это торчит из каждого окна, в каждой петлице, на шляпах, на балконах. Витрины полны эмблемами, все окна залеплены, каждое слуховое окно разукрашено, точно на улице масленичный карнавал.

А положение на фронте далеко не блестящее, не время сейчас для беспечных восторгов: из Словакии пришли дурные вести — венгры разбили наших у Вруток.

— Лучше бы бросили эти побрякушки да шли с нами на помощь.

Никто не отзывается на эти слова Эмануэля. Весь вагон молчит. Только пожилой осанистый господин дружелюбно улыбается, глядя на нас. Кондукторша отказывается принять от нас деньги за проезд, — мол, кто-то из присутствующих уже заплатил. Эмануэль усмехается, прикрыв усики рукой.

Переход нашего батальона на Масариковский вокзал через Пршикопы и Вацлавскую площадь представлял собой великолепное зрелище. Мы несли плакаты «Свободу словакам!». Толпа, теснившаяся на тротуарах, провожала нас приветственными возгласами. Энтузиазм, воля к победе были неописуемы. Нас обнимали, совали цветы в дула наших винтовок. Женщины плакали от избытка чувств.

Чернокудрая девушка с приятельницей — видимо, студентки — подбегают ко мне и Эмануэлю. Наверное, мы кажемся им забытыми, на нас нет никаких ленточек и эмблем. Лица девушек сияют восторгом. Мы идем размашистым походным шагом. Им трудно поспеть за нами, они трусят рядом, стараясь вытащить из своих блузок значки «Чешского сердца» — простенькие металлические квадраты с сердцем и терновым венком вокруг. Но булавки крепко засели в ткани и не поддаются. Девушки торопливо дергают значки. Тщетно. А мы опять ушли вперед. Они рысью догоняют нас и снова, остановившись, сражаются с булавками. Их смущенный смех заражает и нас, мы громко смеемся. Нет, не вынуть вам эти сердечки, да и мы уйдем, нам нельзя мешкать, мы спешим на фронт.