Карел Конрад - Отбой!

— Довольно, хватит! Отправляемся! По местам!

Но музыканты не умолкают, плясуньи и наши кавалеры не прекращают танца.

Но вот конец! На прощанье добровольцы в вагонах дружно затягивают:

Наш рев способен был бы обратить в беспорядочное бегство неприятеля, он, наверное, был слышен и в нудной Чехии, где только и умеют, что каждые четверть часа будить усталых солдат патриотическими хоралами и высокопарными фразами.

После этой станции весь батальон, отупевший от медленной езды, точно ожил. Добровольцы уже не валяются на полу; они сгрудились у открытых дверей. Мы выехали из Праги в субботу, стало быть, проезжаем Моравию в воскресенье. Праздничный день! Красочные народные костюмы замечательны. Население придорожных деревень глазеет на наш поезд. Девушки свежи, как морозный воздух.

Эй ты, старичок в тулупе, что вытаращил глаза? Даже перестал попыхивать своей трубочкой…

Девушки машут нам пестрыми платочками, парни с петушиными перьями на шляпах весело кричат, приветствуя нас и наши воинственные лозунги.

В одной деревне в словацкой части Моравии мы видим пестрое праздничное шествие, двигающееся к церкви. Издалека оно похоже на стаю щеглов.

До сих пор каждое человеческое существо, увидев наш поезд, разевало рот. Длинный состав, необычные вагоны с гирляндами и рисунками, макет виселицы, паровоз, на котором столько украшений, что он напоминает старомодные часы с брелоками, — все это привлекает общее внимание. Но девушки с молитвенниками в руках, вереницей направлявшиеся в церковь, даже не глянули на наш поезд, который проходит совсем близко от них.

Самолюбивые добровольцы уязвлены этой набожной замкнутостью. Они окликают девушек, но те даже не поворачивают головы. Погруженные в себя, точно слепые и глухие, они шествуют в церковь. Их не занимает ни свадебно разукрашенный паровоз, ни грозные надписи, ни сами добровольцы. Ребята с досады ругаются. Не помогает и это. Только когда мы уже миновали кортеж и наши крики стихли, девушки слегка приподняли склоненные головы в красивых платках.

Десять часов утра. Мы начинаем гадать, кто нас накормит в полдень. В нашей походной кухне, говорят, есть только сгущенный кофе.

В Угерском Остроге неожиданно приходится вылезать. Наш взвод расположился в обширном зале трактира для проезжающих. «Боздеховцев» среди нас нет, они, видимо, устроились в отеле. Об этом, наверное, знает их докучливый фельдфебель, который строит из себя самоотверженного командира и уже надоел всем нам хуже горькой редьки. Никак от него не отвяжешься, все он произносит вдохновляющие речи. Ребята прозвали его «унтер Боздех». Ага, уже выяснилось: его компания размещена в местном отеле. Насчет младшей «амазонки», худенькой Гермины, добровольцы подшучивают, что, мол, она плоска, как бритва.

— Как безопасная бритва «Жилет», — уточняет парикмахер Шарох, великий ненавистник безопасных бритв. — Никуда не годится, быстро затупится, — развивает он свою пошлую остроту.

Лучше бы вы, ребята, обратили внимание, какой прелестный цвет лица у «Амаду-младшей»! Почему-то никто из нас не задумывается над тем, что, собственно говоря, обе сестры поступили очень благородно: среди «боздеховцев» — их женихи, и девушки сопровождают их, не страшась насмешек, трудностей и опасности. Вот только зачем на них офицерская форма? Это раздражает бойцов, вызывает у них разные низменные догадки. Солдату становится завидно: кто-то везет с собой бабу, а я нет! Уже придумана версия, что с «амазонками» спит весь штаб. Солдат бесит всякая малость, даже если офицеры просто разговаривают с «амазонками». Ревность это, что ли? Особенно их раздражает галантность капитана, командира нашего батальона. Его уже за глаза прозвали «жидом»: кто-то где-то сказал, что он еврей, и никому не вздумалось усомниться в этом. Наоборот, многие добровольцы всячески стараются найти подтверждение этой выдумке.

Десять дней мы бездельничали в казармах, а теперь будем бездельничать здесь! Да, уже две недели мы не заняты ничем, кроме приема оваций. Еще бы, ведь мы едем защищать Словакию!

Смутное время, революционное настроение, неудовлетворенность рождают в каждом из нас желание как-то разрядить напряжение, что-то предпринять. Но что? Мы ничего не делаем и только валяемся на соломе, судачим, критикуем капитана и офицеров. Во всем виноваты «амазонки» и двуличный командир. Там, за горами, мы нужны как воздух, а он высадил нас из поезда в Моравии и прохлаждается здесь.

Недоверие в ротах растет, как снежный ком. Грозная человеческая сила обречена на бездействие, и добровольцы невольно растравляют себя мыслями о том, как прекрасно можно было бы провести эти дни дома, радуясь свободе и миру. Ведь нам так мало довелось насладиться ими!

— Пустите нас на фронт, покончим с врагами скорей, чтобы наконец навсегда вернуться домой!

Командир нашего взвода Вытвар учел это опасное брожение умов и затеял с нами облаву «на венгерских шпионов». Несколько дней мы обшаривали окрестности, разумеется, безрезультатно. Вытвар, конечно, только делал вид, что верит в существование шпионов.

Ежедневно мы возвращались домой уже затемно, усталые до предела, — в тяжелых сапогах было нелегко топать по грязным полям. Но мы были полны воодушевляющего сознания, что охраняем безопасность республики. Мы обшаривали каждый куст. Наше воображение лихорадочно работало. Мы подозревали буквально всех, осматривали, даже обыскивали каждого встречного, незаметно провожали его и ставили патрули на всех тропинках.

Открытка Эмануэля, написанная в те дни:

«25.XI.1918.

Милая Майя!

Мы еще в пути, а не на фронте. Тем не менее происходит очень много интересного. Через день-два мы отправимся дальше, хотя и здесь в нас немалая нужда. Дух в нашем отряде царит замечательный, прямо легионерский. Впервые в жизни я уважаю наших офицеров».

Раньше, чем эта открытка попала в милые руки, в батальоне произошла первая серьезная перемена. Слухи, ходившие среди добровольцев о том, что капитан — еврей и изменник, росли и ширились.

— Потребуем ареста всех евреев, они доносят венграм о каждом шаге наших войск! И посмотрим, как проявит себя этот наш капитан, на чьей окажется стороне!

— Пусть ведет нас на Тренчин, трус этакий! Надо заставить его выступить. Бегать тут за бабами — это наше начальство умеет, а как на фронт, так норовят словчить мимо.

Наконец беспокойство и брожение от праздности достигли предела. Рано утром, еще до петухов, наш батальон вывели в уединенное место за городом. Нас поставили в каре. Здесь же был обоз, Красный Крест, больные. Капитан въехал в середину каре. Как он выглядит? Бледный?