Яромира Коларова - Наш маленький, маленький мир

Она органически не умела подчиняться, и при малейшем намеке на приказ или выговор лицо ее кривила гримаска.

— Да, да, да! — отвечала она, не дослушав до конца, и тащила меня прочь.

Дома Зорке приходилось разговаривать чистым литературным языком, как и в школе, она не посмела бы брякнуть дома «кол», «содрать», «геограшка» или «матика» — этого бы ее родители не снесли. Зорка знала словечки и похлеще и как-то раз насмерть оскорбила мою маму, заявив:

— Люблю ходить к вам, у вас можно выражаться, как на улице.

Зорка не предполагала, что и у нас дома детям тоже разрешается далеко не все, просто мама не считает грубостями ходовые, сочные выражения.

Маме не слишком нравилась моя дружба с Зоркой, да и Павлик ревновал меня к ней. Он первый понял, что я нахожусь под Зоркиным влиянием.

Я поглядывала на нее еще в начальной школе, и сблизила нас та самая «религиозная война» с ее подружкой-католичкой. Когда они помирились, Зорка меня бросила. Нас снова сдружила общая дорога в гимназию. История повторялась несколько раз. На время Зорка привязывалась к новой подружке, бросала меня, но всегда возвращалась. Как обидно мне было, когда Зорка заводила новую фаворитку и прекрасно обходилась без меня, зная, что я подожду, пока она снова меня не позовет. Я всегда дожидалась, но мой любовь уходила и наконец совсем угасла, когда Зорка переехала в другой район и перешла в другую школу.

Моя дружба подвергалась тяжелым испытаниям, особенно в утренние часы. Я заходила за ней в семь утра и изо дня в день заставала еще неготовой.

— Сейчас, только ополоснусь!..

Зорка шла в ванную, а ее мама в это время готовила завтрак — кофе с молоком и две булочки с маслом и клубничным джемом. Волосы у нее были не уложены, на свободном утреннем пеньюаре болталась седеющая коса. Одевалась она всегда в белое и утрами казалась помолодевшей и какой-то беззащитной. Я отказывалась от предложенной еды и впивалась взглядом в кухонные часы.

Обеды и ужины подавались в столовой на большом столе, но утренняя трапеза проходила в просторной, залитой солнцем кухне.

— Поторапливайся, уже четверть.

— Знаю.

— Ничего с ней не поделаешь, — улыбалась ее мама, — ты тоже так копаешься?

— Да.

Ее мама была моим союзником, но я не могла предать Зорку. Такое случилось лишь однажды, в самом начале нашего знакомства, когда я растерялась от неожиданности.

— Ты тоже жуешь угол подушки?

Вопрос показался мне столь нелепым, что я только и сумела пробормотать, заикаясь, что нет, мол, мне и в голову не приходит жевать подушку…

— Вот видишь, а наша Зорка перед тем, как уснуть, жует угол подушки!

За эту воспитательную сентенцию Зорка всю дорогу со мной не разговаривала, а я каялась и с той минуты готова была признаться во всех несуществующих грехах.

…Я слежу за минутной стрелкой, Зорка медленно размешивает кофе, откусывает булку, разглядывает отпечатки зубов на масле и джеме, и в ее глазах мелькает усмешка. Аничка давно убежала одна, я стою, не сажусь, чтобы Зорка поторопилась. Но она спокойно наслаждается завтраком.

Каждый ее глоток меня мучает, я считаю всякое опоздание, а тем более в гимназию, чуть ли не преступлением — так меня воспитал отец. Через пять минут часы пробьют половину, а Зорка еще только отправляется после завтрака чистить зубы. Не помня себя от страха, я хватаю портфель — он сложен с вечера, — пальтишко, туфли.

Мчимся галопом. Без четверти мы на Штроссмайраке (о, если б Зорка дома так произнесла название улицы!), в гору тащимся еле-еле, у Зорки посинели губы, я задыхаюсь, мы придумываем всевозможные причины и отговорки. Время бежит неудержимо, но Зорка останавливается на рынке и с олимпийским спокойствием покупает яблоко, иногда красное, иногда желтое. На переменке она разламывает его пополам и половинку протягивает мне. Я обошлась бы и без яблока, лишь бы Зорка не задерживалась. Я все поглядываю и поглядываю на часики, подарок отца, он преподнес их мне в первый день, когда я пошла в гимназию.

Мы входим в здание, и тут же раздается звонок.

— Вот видишь, — победоносно заявляет Зорка, — пока Швабра объявится, мы уже давно будем в классе.

От нее слегка пахнет клубникой, на губах следы кофе. Только я замечаю эти сливающиеся с цветом кожи следы. Коротко подстриженные каштановые волосы густы, как дорогая шкурка, а в великолепных карих бархатных глазах поблескивает радость — заставила-таки меня помучиться.

Зорка себе самой не нравится, вместо подписи она рисует сигарету и посмеивается: дескать, из всех сигарет она самая дешевая. Но меня ее внешность и манеры очаровывают. Четыре года я терплю утреннюю каторгу, пробую прийти пораньше, но тогда приходится вытаскивать ее из постели. Пробую прийти попозже — ничего не помогает. С третьего класса я добираюсь до Бубенеча на трамвае. Я осуждена каждый день прыгать на ходу, висеть на подножке и являться в гимназию после звонка.

Только если Зорка болеет, я иду в школу не спеша, у меня есть время все разложить на парте, я наслаждаюсь покоем. Но стоит ей поправиться, как я покорно захожу за ней и не могу избавиться от своих мучений, даже в черные времена ее новых увлечений, когда я только для того и нужна, чтобы вместе идти в школу.

Настоящие чувства просыпаются в душе у человека уже в детстве, со всеми сопутствующими переживаниями.

И здесь дети еще беззащитней взрослых. Я могла ходить одна или с Аничкой. Меня ничто не принуждает идти в школу вместе с Зоркой — только любовь.

Дорогу из школы мы постоянно удлиняли, частенько шли через Стромовку. Мы обе любили ботанику, собирали растения для гербария, любовались раскидистыми кронами старых деревьев, наблюдали за семейками уток на озере. Боковые аллеи днем были пустынны, особенно зимой. Однажды нам навстречу попался красивый, элегантно одетый молодой человек. Проходя мимо, он резко распахнул свое темно-синее пальто…

Я выросла среди мальчишек, да и братик дома лежал в одной рубашонке, и тем не менее я была потрясена. Я боялась даже взглянуть на подружку, но почувствовала, что и для нее удар был жестоким. Искоса взглянув на нее, я заметила, что она вспыхнула и что лицо ее болезненно исказилось, я тут же устремила взгляд вперед, прямо перед собой.

— Как ты думаешь, этот пан сумасшедший? — спросила она хриплым голосом через некоторое время.

И только тут мы оглянулись. Синего пальто уже не было видно. Но после этого случая мы старались ходить по центральным аллеям, хотя ни за что на свете не признались бы друг другу в своих страхах. О странном человеке больше никогда не обмолвились ни словом.

Зорка, девочка развитая и эрудированная для своих лет, долго оставалась ребенком в мыслях, да и по внешности. Мы не поверяли друг другу на ушко «взрослых» секретов, мы засушивали растения для гербариев, выращивали кактусы, создавали маленькие японские садики, окапывали крокусы, поливали клумбы в саду, обменивались книгами, ходили плавать, посещали уроки иностранных языков, бегали на лекции и смотрели научные кинофильмы.