Диана Машкова - Наши дети. Азбука семьи

Я понимала, что просто сойду с ума — не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова — если вдруг снова придется рожать. И тогда уже точно все кончено! Даже о моей Нэлле позаботиться будет некому.

А потом кошмары исчезли сами по себе. Так же неожиданно, как и появились — перестали сниться, и все. Я даже знала, по какой причине.

Нэлле было четыре месяца. Однажды утром я встала с постели и начала раскрывать шторы, чтобы солнце могло пробраться в спальню. Детская кроватка стояла недалеко от окна и Нэлла с любопытством наблюдала за тем, как я встаю на цыпочки и раздвигаю занавески, впуская в комнату утро. Что-то показалось ей очень смешным в моих подтягиваниях и непривычных движениях, и вот она в первый раз в своей жизни в голос засмеялась. Заливисто, звонко. Я сначала не поверила своим ушам, потом обернулась к кроватке и увидела собственными глазами, как смеется моя крошечная дочь. Ничего милее ее счастливого личика и приятнее младенческого смеха на свете не было. Волна нежности и счастья затопила меня. Но восторг рассеялся так же быстро, как появился: Нэлла замолчала и потом, как я ни кривлялась перед ней, вставая на цыпочки, теребя занавески, даже подпрыгивая на месте, она так и не удостоила меня повторным смехом.

Но с того дня сознание у меня стало постепенно, шаг за шагом переворачиваться. Я хотела радовать Нэллу, хотела, чтобы она снова заливисто засмеялась. Звук детского смеха был лучшей мелодией из всех, что мне доводилось слышать. Он был моим лекарством. Я жадно ловила каждое мгновение этой музыки и чувствовала, как с каждым днем все больше влюбляюсь в собственного ребенка. Эти чувства ни с чем нельзя было сравнить, они возрождали из пепла, давали силы. Так вот что испытывают обычно матери с первого дня беременности! Вот откуда родом эта неизбывная жажда материнства и потребность дать жизнь!

Любовь к ребенку — мощный источник сил и энергии. Восторженные чувства помогают пережить беременность, роды, бессонные ночи, физическую нагрузку. К сожалению, не к каждой маме любовь к собственному ребенку приходит сразу, с момента зачатия.

А потом я сделала большую ошибку. Когда Нэлле было всего семь месяцев, уехала на неделю в Москву. О важнейшем периоде «донашивания» младенца тогда еще ничего не знала. Зато сроки диссертации поджимали. Научный руководитель торопил. Мне нужно было работать в Библиотеке иностранной литературы — планировала попасть туда еще год назад, но по причине беременности не сложилось. Ни сил, ни денег в тот период не было ни на что. Какая Москва?! В итоге первые полтора года аспирантуры прошли безрезультатно — сначала девять месяцев беременности и попыток хоть что-то заработать, потом тяжелые роды и полгода сложного состояния на грани помешательства. Откладывать работу над диссертацией дальше было нельзя.

Чудом удалось договориться с мамой, которая приезжала посидеть с Нэллой, когда я выбиралась в университет по делам аспирантуры. Она разделяла мое серьезное отношение к защите — сама кандидат наук — но при этом не забывала ворчать: «Детей должны воспитывать родители!». Побыть с внучкой соглашалась в качестве огромного одолжения и всегда с таким недовольным видом, словно это было самым страшным наказанием в жизни. Когда я возвращалась домой из университета, мы часто ссорились — то я не так как надо сказала «спасибо», то не приготовила заранее ребенку обед. Мои визиты на кафедру случались нечасто, примерно раз в месяц, но я все равно потом мучилась болезненным чувством вины. Детей должны воспитывать родители. Мать должна быть счастливой. Взрослые люди должны справляться со своими обязанностями.

Ничего из этого у меня толком не получалось. И самым простым решением казался побег.

В Москве я ожила и встрепенулась. Работала в библиотеке от открытия до закрытия и наслаждалась покоем. Вечерами, прежде чем поехать к друзьям родителей, у которых остановилась, бродила по улицам и рассматривала прохожих, дома, витрины. Здесь все было иначе, словно в другой стране. Красивые чистые улицы. Хорошо одетые люди. Сталинские высотки, взрезающие шпилями облака. Я была словно заключенный, которого выпустили на несколько дней на волю. И взахлеб пила свободу. Депрессия отступила, я начала улыбаться. Москва стала для меня параллельным миром, в котором я снова вдруг человек и личность, а не женская функция. Конечно, скучала по Нэлле, представляла, как буду обнимать и целовать ее по возвращении — мне всюду мерещились ее озорные глаза и улыбка — но домой не спешила. Хотела растянуть каждый день в библиотеке до бесконечности. Мне нужно было снова погрузиться в творчество, которое было в моем понимании квинтэссенцией свободы. Я хотела надышаться этим воздухом впрок, чтобы потом им жить.

Когда вернулась домой — наполненная силами, энергией и подзабытым, но таким родным желанием снова писать, — оказалось, что в мое отсутствие Нэлла научилась самостоятельно садиться и даже вставать в кроватке. Это стало шоком! Все время, что мы с утра до ночи оставались рядом, она таких невероятных результатов не выдавала: развивалась постепенно и шаг за шагом. Теперь к чувству вины оттого, что я плохая мать, добавились новые мучения — я пропустила много важных событий в жизни собственного ребенка, которые никогда больше не повторятся. Вот она, плата за свободу! За мой побег.

Черты лица дочери неуловимо изменились, она резко повзрослела за эти семь дней. Первые мгновения смотрела на меня настороженно, исподлобья, а потом сжалилась над мамой, улыбнулась и протянула ко мне самые нежные в мире ручки…

И, несмотря на угрызения совести, я все равно была рада тому, что поездка состоялась. Привезла целый чемодан исписанных тетрадок, снятых с редких книг копий и даже несколько букинистических изданий — в библиотеке в один из дней была распродажа. Я почти ничего не ела в Москве — там все было слишком дорого — зато смогла сэкономить деньги на эти сокровища. Теперь у меня появился стержень, за который можно было держаться: работа над диссертацией стала опорой. С одной стороны — спасением. А с другой — опасным параллельным миром, в который я уходила, оставляя в реальном мире маленького ребенка. Я все чаще погружалась в свои мысли и теперь нередко в ответ на обращения Нэллы отвечала «угуууум». Тогда еще понятия не имела о том, как опасно для малыша эмоциональное исчезновение мамы.

Конечно, Нэлла чувствовала мою погруженность в работу. Ей становилось страшно оттого, что контакт с мамой утерян, она пыталась своим поведением привлечь внимание, показать: «вот она я!». Возмущенная моим «отсутствием», дочка научилась закатывать самые настоящие истерики — с валянием по полу, криком, слезами. Но стоило мне очнуться от размышлений, подойти и спросить ее: «Что случилось?», как она моментально прекращала скандалить. Улыбалась и тянула меня играть.