Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

На самом деле понять, что же служит Элинор основным побудительным мотивом, было довольно трудно. Мы оба пребывали в напряжении, передвигались по дому на цыпочках, не включали радио даже на кухне и вообще старались не шуметь, чтобы не мешать ей заниматься. Несколько раз, правда, я пыталась выманить Элинор из ее комнаты в гостиную, чтобы дать ей передышку, но каждый раз она отказывалась даже поднять взгляд от своих папок и тетрадей. Когда же я советовала ей трезво взглянуть на ситуацию (а я не только подразумевала, но и говорила ей прямым текстом, что экзамены она сдаст на отлично, даже если будет готовиться в десять раз меньше), Элинор только огрызалась. «Ты ничего не понимаешь, мама!»

Тогда, впрочем, я так не думала. И только сейчас, вспоминая те дни, когда мне отчаянно хотелось понять, чего нам ожидать в самом ближайшем будущем, я начинаю убеждаться, что Элинор была права. Я действительно ничего не понимала, Фрэнк. Я не понимала, что мы с тобой воспитали ребенка, способного уступить давлению, не выдержать груза ответственности. Быть может, моя мать была права, когда утверждала, что мы слишком ее опекаем. В течение без малого шестнадцати лет мы ее поддерживали, окружали заботой, как леса окружают строящееся здание, делали все, что только могло способствовать тонкому и сложному процессу формирования ее личности. Но разве не это должны делать все нормальные родители? И вот, скоро ей должно было исполниться шестнадцать, юность была на пороге, и сам ход жизни означал, что все наши подпорки скоро будут снесены, отброшены. Мне не хочется признаваться в этом, Фрэнк, но я не верила, что ей хватит силы устоять.

Мы могли утешаться тем, что экзаменационные испытания – это временно, что это лишь короткий период в жизни нашей дочери, что они закончатся, и Элинор снова станет прежней – жизнерадостной, брызжущей во все стороны смехом и весельем, которые всегда помогали ей обрести душевное равновесие. Наверное, в мире не было другой матери, которая с тем же, что и я, нетерпением ожидала момента, когда ее ребенок сможет, наконец, расслабиться.

И вот она расслабилась… Я не питала никаких иллюзий насчет того, чем занимается Элли, когда уходит из дома. Алкоголь – вот первое, что приходит в голову, но я не очень из-за этого переживала. Мне только хотелось, чтобы она звонила или присылала коротенькие сообщения, и тогда любой публичный скандал, в котором замешаны подростки младше восемнадцати, был бы мне не страшен. Мы, по крайней мере, знали бы, где находится наша дочь, и переживали бы за нее чуть меньше. Но она не звонила, не слала сообщений, и я буквально не могла заснуть, не дождавшись ее возвращения, хотя возвращалась она очень и очень поздно. Только убедившись, что Элинор до́ма, что она в безопасности, я могла, наконец, позволить себе закрыть глаза. Именно поэтому, кстати, мне приходилось так часто просить лечащего врача выписать мне снотворное, которое вплоть до недавнего времени я регулярно брала в аптеке.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в то лето, когда Элинор исполнялось шестнадцать, я чувствовала себя гораздо спокойнее, чем ты. И если я не валялась на диване, то только потому что для этого было слишком жарко, к тому же отдых и успокоение мне всегда приносила ходьба. (Погляди-ка на ковер возле окна! Он протерся почти до дыр.) Впрочем, я отвлекаюсь. Я, собственно, имела в виду вот что: поначалу поведение Элинор казалось мне естественным. Оно представлялось мне чем-то вроде первого шага – шага, который в конце концов поможет ей вернуться на путь истинный и обуздать свою энергию. Ведь она была еще так молода, так беспечна, столь многого не знала! Я готова была даже примириться и с ее поздними возвращениями, и с убывающими запасами спиртного в нашем домашнем баре, если это означало, что Элинор ищет обратную дорогу к той любознательной и смешливой девчушке, которую я знала и любила.

Наверное, читая эти строки, ты поражаешься глубине моего самообмана, моей способности питать пустые иллюзии. Можно было бы сказать, что я выдавала желаемое за действительное, но в свете того, что произошло дальше, это прозвучало бы, пожалуй, чересчур легкомысленно. Все изменилось в тот вечер, когда у нас в гостях были твои коллеги. Хотела бы я знать, почувствовал ли ты это? Забилось ли твое сердце быстрее от внезапного предчувствия, пока ты разливал вино, болтал с гостями и относил в раковину грязные тарелки? Да, Фрэнк, к нам пришла беда. Пока мы разыгрывали хлебосольных хозяев, случилось нечто, что навсегда лишило нас нашей дочери. Именно с того дня я начала мысленно оплакивать Элинор как умершую, хотя она по-прежнему была у меня перед глазами.

Знаешь ли ты, что произошло тем вечером? Знаешь ли ты, что так сильно изменило Элинор? Я это выяснила. Я узнала это, и знание меня надломило. Знание и просьба Элинор никому ничего не рассказывать. А еще то, что я не обманула ее доверия и промолчала. Мне даже не пришло в голову разобраться, легче или тяжелее становится беда, если ею поделиться. Но разве не было бы лучше, если бы я тогда взвалила на себя девяносто процентов ноши, чем если бы мы разделили ее пополам?

В чем же все-таки было дело, Мэгги? В чем?!!

Я ясно вижу, как ты разочарованно постукиваешь себя по зубам кончиком авторучки. Тебе, конечно, хочется поскорее узнать все, что мне известно. Я расскажу, но сначала… Прошу тебя, Фрэнк, сделай это ради меня… Закрой глаза и постарайся вспомнить нас втроем, вспомнить какими мы были счастливыми. И пусть это воспоминание останется у тебя в памяти все время, пока я буду говорить.

Потому что я не хочу, чтобы то, что я собираюсь рассказать, изменило твое отношение к Элинор…

Мэгги угадала верно. Фрэнк не постукивал себя по зубам кончиком авторучки только потому, что ручка осталась в кабинете. Вместо этого он играл со страницами ежедневника, то сгибая их большим и указательным пальцем, то отпуская, отчего они, распрямляясь, тихонько шуршали и шлепали его по ладони. Итак, Мэгги знала… Что ж, ничего удивительного. Между ней и Элинор всегда существовала эта особая связь – неназванная и, вероятно, не имеющая названия – из-за которой он часто чувствовал себя как в детской игре «свинка в серединке». Когда она появилась, эта связь? Еще в утробе или чуть позже, когда они целые дни проводили вдвоем, пока он в переполненном автобусе обливался потом по пути на очередную конференцию?

Чувствуя, как нарастает его беспокойство, Фрэнк заерзал на стуле. Ему хотелось как можно скорее выяснить, что же заставило Элинор уйти так глубоко в себя, замкнуться, отгородиться от них глухой стеной, в которой не было ни малейшей щели. Несомненно, что-то такое, о чем Элинор не хотела рассказывать ему, что-то такое, о чем он не должен был узнать никогда. И именно это соображение мешало Фрэнку открыть следующую страницу ежедневника, содержащую ответ. Борясь с нетерпением, он даже вернулся в свой кабинет. Старые привычки умирают медленно, а здесь было его королевство, тихое и безопасное. Точнее, оно оставалось таковым до того момента, когда пронзительно зазвенела пожарная сигнализация, и санитары под вой сирен увезли Мэгги прочь.