Денис Драгунский - Третье лицо [калибрятина]

А Павлик обиделся, что жена ему ничего не рассказывает. Потому что мать тут же ему позвонила и сказала, что Марина к ней заходила.

Так они промолчали неделю, наверное.

* * *

– Ты куда? – спросил Павлик в следующую субботу, увидев, как Марина в прихожей надевает плащ.

– Проиграл в молчанку! – засмеялась она. – Не «куда», а «далеко ли»! Недалеко. Пешком двадцать минут. К Антонине Павловне.

– Зачем?

– У женщин свои секреты! – Марина процитировала старую рекламу майонеза.

Павлик пожал плечами и скрылся в квартире. Даже не подождал, пока Марина выйдет, не запер за ней дверь.

Свекровь неважно себя чувствовала. Она лежала на диване в гостиной, прикрывшись пледом, а Марина сидела в кресле рядышком и пыталась вести светскую беседу.

На руках у свекрови не было никаких колец. Даже обручального на левой руке. Свекровь мяла себе пальцы и жаловалась на боли в суставах. Потом прикрыла глаза и простонала:

– Мариночка, я не знала, что ты придешь, и приняла клоназепам, буквально четвертушку, но меня как-то сильно клонит в сон. Смешно: «клона» – клонит… Я подремлю полчаса. Ты пойдешь или посидишь?

– Посижу, – сказала Марина.

Свекровь спала, легонько всхрапывая.

Марина сквозь плед потрогала ее за ногу. Свекровь перестала храпеть и повернулась на бок, лицом к диванной спинке.

Марина встала и пошла в спальню. Туалетный стол красного дерева стоял между кроватью и окном.

«Старинная вещь, девятнадцатый век, но барахло и в ужасном состоянии, – думала Марина. – Вот у нас всё музейного уровня… Буль и Жакоб. Господи! Да кому это надо? Детей не будет. Продать и деньги прогулять, проездить по заграницам? С кем? С этим воришкой, влюбленным в мамочку? Развестись, найти другого? Но это же какая возня. Да и кто меня возьмет с заращением труб и хроническим миокардитом… Разве такой же мелкий подлец».

Вот хрустальная шкатулка. Марина подняла крышку. Ее «маркиза» лежала, обнявшись со вдовьим кольцом. На секундочку даже стало жалко их разлучать.

Марина усмехнулась, аккуратно взяла «маркизу», положила в карман джинсов. Закрыла шкатулку, не брякая крышкой. Прошла в гостиную. Склонилась над свекровью, потеребила ее плечо и шепнула:

– Антонина Павловна, я все-таки пойду домой. Я сама дверь захлопну, хорошо?

Свекровь что-то утвердительное проговорила сквозь сон.

* * *

– Марина! – радостно крикнул Павлик, выскочив ей навстречу в прихожую. – Нашлась твоя «маркиза», кричи ура!

Он разжал кулак и показал ей кольцо.

– Ура, – едва выговорила Марина. – А где она была?

– Представь себе, в книжном шкафу. На полке. Где «Литпамятники». За статуэткой Сократа.

– Я ее туда не клала! – сказала Марина.

– Ага! – пожал плечами Павлик. – Это я ее у тебя украл и спрятал. Да? Так?

– Не знаю, – проговорила Марина и покраснела. – Нет, конечно. Ерунда. Прости меня. Пашенька, прости меня, я дура, я сумасшедшая, прости меня, бога ради!

Стыд и раскаяние охватили ее.

Боже, как она его оскорбила в своем уме, назвала вором, заподозрила в каких-то извращениях, отчего, зачем? И заодно свекровь тоже обмазала грязью в сердце своем, как это глупо, как стыдно!

Она спрятала руки за спину, поспешно стащила с пальца «маркизу» свекрови, сунула ее в задний карман джинсов. Протянула руку Павлику.

– Спасибо, родненький! – сказала она. – Как я рада! Ты меня простил? Нет, скажи – простил?

Он надел «маркизу» ей на средний палец правой руки. Поцеловал ее сильно и ласково. Она обняла его в ответ.

– Я тебя люблю, – сказал он и повторил шепотом, обнимая и гладя ее по спине и ниже. – Я тебя очень- очень люблю. Очень-очень-очень…

– Погоди! – она вырвалась. – Я забыла одну вещь. У твоей мамы. У Антонины Павловны… Я сейчас!

Повернулась и выбежала вон.

* * *

Она долго звонила в дверь.

Наконец Антонина Павловна открыла.

– Ты ушла, потом пришла, что случилось? – Свекровь сонно протирала глаза.

На ее правой руке сияла бриллиантовая «маркиза».

– А? – только и спросила Марина, уставившись на кольцо.

– В смысле? – не поняла свекровь.

Марина схватила себя за руку, левой за правую. Потом ощупала задний карман джинсов.

– Идите к черту! – вдруг крикнула она.

Свекровь ни чуточки не обиделась, но возразила:

– Какому черту я нужна? Сама иди.

* * *

Войдя в тамбур, Марина остановилась и покосилась направо. Туда, где была глубокая темная выемка.

Сердце билось так, что уши лопались. Было совсем тихо.

– Эй! – шепотом позвала Марина.

Из темноты что-то стало виднеться.

– Это ты? – спросила она темноту.

– Я, – ответил черт. – Иди сюда.

– В приспо́дню? – спросила она, как дворничихина дочь Наташка.

– На секретном метро кататься, – объяснил черт.

– А не расстреляют?

– Да и наплевать! – засмеялся он. – Пароль: как теткиных кошек звали?

– Агриппина, Мессалина, Фаустина и Цезония.

– Правильно! – сказал черт. – Ну, пошли.

О последнем свидании и милосердии

ко дню учителя

– Меня спросил один из вас, – сказал однажды учитель. – Спросил: что может быть горше последнего свидания? Ах, последнее свидание, одноименный рассказ Бунина! « Я готов был отдать пятнадцать лет жизни за свидание с тобой, а потом ты уехала в Москву, не видя меня, поглощенная своими мечтами, уверенная в своем счастье, а потом, конечно, роли переменились, ну да теперь все равно, конец… »

А можно и без дворянской скорби, – продолжал учитель, – можно дешевый гостиничный номер в незнакомом городе, вымоленная, выползанная на коленях последняя ночь перед ее отъездом навсегда, за границу, к надежному хорошему человеку, утром пустая постель, на площади напротив торговки разложили на клеенках свой залежалый товар… Можно и дорогой номер, пожалуйста, если деньги есть. Можно дома или на даче. Хуже всего в квартире друга, который громко говорит по телефону в соседней комнате, пока вы тут обнимаетесь, целуетесь, сливаетесь в единое тело в самый последний раз.

Но, – говорил учитель далее, – но есть кое-что горше, тоскливее, безнадежнее, обиднее. Что же? Предпоследнее свидание, дети мои. Обманчивая надежда, что это еще не конец, что впереди что-то есть. Что мы сегодня ляжем в постель, нам будет хорошо, а утром расстанемся ненадолго, зная, что скоро сойдемся снова, и снова будут любовь и счастье. Но внутренне, но бессознательно мы знаем и чувствуем, что в будущем у нас осталась только одна встреча, и дальше конец. Поэтому фальшивая беззаботность предпоследнего свидания гораздо горше, чем трагедия последнего.

– Что же в таком случае делать? – спросил кто-то из нас.

– Проще простого, – ответил учитель. – Не ходить на предпоследнее. Тогда и последнего не будет, и вы избавитесь от этой горечи и безнадежности.