Юрий Щекочихин - Армия жизни

Но передо мной лежали три или четыре десятка сочинений на тему: «Рассказ о моей жизни». Сочинения эти были очень похожи друг на друга, и даже не знаю, как точнее сказать, чем… Наверное, все-таки, одним, одинаковым ощущением детства.

В комнату вошел начальник колонии.

— Да, — сказал он, помолчав. — Все правильно. Все совершенно справедливо. Подавляющее большинство наших ребят из семей крайне неблагополучных… Но это-то, наверное, ни для кого не открытие…

Но что же это такое — неблагополучная семья? Ведь все больше и больше возрастают показатели ее благосостояния. Комнатка в коммуналке скоро уж вовсе станет редкостью!

Что ж происходит-то в этих неблагополучных семьях?

Дети теряют родителей. Не в их телесном виде и обличье — тишину и покой родительского крова, любого, какой бы там ни был метраж, какая бы мебель там ни стояла.

Дети лишаются детства. Ведь что детство без дома, который притягивает тебя не отцовским рублем, а чем-то иным, совсем иным…

Николенька приезжает домой… Помните? Возьмите, перечитайте трилогию Льва Николаевича Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность».

«Сени и лестницу я прошел, еще не проснувшись хорошенько, но в передней замок двери, задвижка, косая половица, закапанная салом по-старому, тень от кривой, холодной, только что зажженной светильни сальной свечи, всегда пыльное, не выставлявшееся двойное окно, за которым, как я помнил, росла рябина, — все это так было знакомо, так полно воспоминаниями, так дружно между собой, как будто соединено одной мыслью, что я вдруг почувствовал на себе ласку этого милого старого дома. Мне невольно представился вопрос: как могли мы, я и дом, быть так долго друг без друга?..»

«Ласка этого старого дома…» С какой потрясающей точностью переданы ощущения шестнадцатилетнего человека! Какой живой у него дом!

Но дом и должен быть живым. Улица-то — вечный объект педагогических диагнозов — становится пугалом для родителей только тогда, когда дом холоден для ребенка, когда дом отвергает его, когда в домашнем мире нет мира. Да и самого домашнего мира тоже, наверное, нет. А что без него детство? Одна мертвая жилплощадь.

Недаром многие воспитанники колонии, когда я их спрашивал, гарантированы ли они от нового преступления, отвечали: да, если вернутся из колонии в другой город, на другой конец своего города, на другую улицу в конце концов!

Нет, не потому они так отвечали, что не любили свой дом, не скучали по нему. Любили и скучали: какой ни есть, а свой, родной. Но не доверяли ему. Предчувствовали, что дом может укрыть их тело стенами, но душу оставит беззащитной.

Один мой знакомый, девятнадцатилетний парень Витя (с ним мы еще познакомимся поближе), арестованный за целый ряд преступлений, как-то в разговоре в пух и прах разбил некоторые наши педагогические концепции. «Не согласен, что улица влияет тлетворно, — говорил он мне. — Улица — это хорошее и плохое. На улице ты видишь и злое, и доброе. Дело все в том, к чему ты стремишься. А к чему ты стремился, то и находишь на улице».

Вот что дает дом — дает растущему человеку первые нравственные установки. И вот почему дом, не способный их дать, неблагополучен.

В последнее время мы очень много говорим о том, что у подростка должен быть в городе дом, где его всегда ждут, где всегда будут рады его видеть. Но почему-то, говоря так, мы подразумеваем какой-то другой, не домашний дом — клуб, секцию, дискотеку… Возможно, и это правильно и современно. Но тот, единственный и главный дом детства? Неужели движения души повсеместно заглушены баритоном теледиктора? Неужели случайные попутчики в самолете внимательнее выслушают нас, чем собственный сын? Неужели и ДОМ канет в тартарары, как исчезает Двор, превращаясь в беспредельный микрорайон?

Нет, наверное, нет. Хочется верить…

Так что же, создать культ ДОМА? А почему бы и нет?

Я понимаю, мое мнение субъективно. И в первую очередь потому, что передо мной — необычные сочинения, написанные в необычной школе. Но задумаемся, почему бытовое, житейское удивление судьбой какого-нибудь шестнадцатилетнего Васи, который рос, рос, в «чижика» играл, гербарии собирал, в хоре пел и вдруг совершил преступление, становится сейчас удивлением общественным? Да потому, что именно на этом, кажется, нетипичном жизненном срезе видны горячие, болевые точки жизни подростков.

…Солнышко за окном все так же светило, только уже чуть отодвинулось. Передо мной были разложены сочинения. А на плацу в это время ребята строились на обед — чуть похожие друг на друга, может, «нулевой» стрижкой, может, одинаковой серой униформой. Командиры выравнивали шеренги, потом шеренги стали длинной колонной. Потом скомандовали: «Шагом марш!», и тонкий голосок затянул: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…»

Л.Н. Толстого я перечитал уже в Москве.

«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! — писал он. — Как не любить воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений».

— …Не останутся все эти разговоры только на бумаге?

— Будем стараться. Кто ты?

— Меня зовут Светлана.

— Школьница?

— В этом году закончила школу. Как вы думаете, сеть дискотек расширится или их будут и дальше сворачивать, как это делается в последние несколько лет?

— А как ты сама думаешь?

— Я думаю, их надо побольше. Молодежи действительно негде проводить время.

— Что, если будет много дискотек, решатся ли все ваши проблемы?

— Но это был бы очень хороший шаг.

— Ау тебя можно что-нибудь такое же спросить?

— Безусловно.

— Как ты думаешь, ребята вашего поколения… Ну, возьмем твой круг, какие у него есть положительные качества.

— Положительные? Во-первых, я не считаю, что молодежь стала хуже, как это многие считают. Мне, знаете, кажется, что доброты маловато. Злой какой-то народ, обозленный. Какая-то неудовлетворенность.

— Напротив, нам сейчас звонил парень, он сказал, что наоборот — поколение очень дружественное.

— Я сейчас говорю об отрицательной стороне, потому что она несколько перебивает все хорошие стороны.

— Ну а все-таки, хорошее?

— Желание контактировать.

— А много ли есть людей взрослых, с которыми можно и поговорить, и пообщаться нормально?

— Такие люди есть, но немного. Либо они нас не понимают, либо мы их не понимаем.

— А какие должны быть качества взрослого человека, чтобы и вы его поняли и он вас понял?

— Прежде всего желание понять. И еще — время, которое взрослый человек может потратить, чтобы выслушать вещи, которые казались бы ему очень странными.

Я считаюсь неблагополучным с 7-го класса. С чего началось, точно не помню. Но знаю — меня никогда не наказывали. Дома ходили вокруг меня на цыпочках (единственный сынок). Родители, видя, что я склонился над тетрадкой, не могли нарадоваться, а я же читал глупенькие книжки. Мне было завидно смотреть, как проходят по улицам парни с гитарами. Мне очень хотелось к ним. Вечером увидел парней с соседней улицы и наговорил гадости проходившей мимо девчонке. Меня признали своим. Особенно я подружился с вожаком (Вороном). А осенью, когда он ушел в армию, власть перешла в мои руки. Я научился драться и теперь знаю, что меня многие боятся. Но только девчонка, которая мне нравится, со мной разговаривать не хочет. Может быть, так мне и надо. Хотя стоило бы ей сказать мне хоть слово, я бы все бросил. Но она на меня и не смотрит…