Жозе Виейра - Избранные произведения

В ответ раздался хор протестующих голосов. Подошли новые рабочие, сердитые голоса заглушали смех. Но хозяин не дрогнул: повернулся спиной, выпрямился, выпятил брюшко и ударил в рельс, созывая рабочих. Те, кто еще был на лесах, побежали вниз — а вдруг жалованье заплатят? Хозяин влез на кучу кирпича и сказал:

— Объяснимся, чтобы не было кривотолков. — Он помедлил, подтянул штаны. — Я уже предупредил вашего товарища Собрала, а теперь всем говорю: жалованье за эту неделю — только в конторе. Больше ни на что не рассчитывайте.

Все опять загалдели: так уж повелось — суббота всегда была днем праздника, к нему готовились задолго, пекли и жарили.

— Нельзя, хозяин!

— Суббота есть суббота!

— Дети ждут!

Хозяин ухмыльнулся:

— Дети? Кабак вас ждет, пьяницы несчастные!

Собрал снова решил блеснуть воспитанием:

— Прошу прощения, сеньор Жил! Те, кто платит, те и пьют, едят же те, кому дадут…

— А ну-ка, заткни хайло! — гаркнул хозяин: он вмиг преобразился, забыл о своей солидности, заговорил на языке лиссабонских трущоб. — Сказал — значит, точка. В конторе — и все! Сантос, идем!

Больше объяснять ничего не стал. В сопровождении десятника он пошел прочь. Проходя мимо Риты, попытался было ее облапить, но она сердито фыркнула, а Собрал бросил на него яростный взгляд.

— Смотри, Собрал, — ухмыльнулся он уже из кабины джипа, — не забывайся, помни, кто тебя вытащил из каталажки. Соскучился по нарам? А? Вздумал ревновать? Девица-то беременна, при таком пузе все равно ничего нельзя…

Собрал улыбнулся, хоть далась ему эта улыбка нелегко.

— Всегда можно устроиться, хозяин. Я на первом этаже, Рита на втором, так что не извольте беспокоиться.

Однако его уже никто не слышал. Джип резко рванул с места, словно пытаясь ревом своего мотора заглушить надежду на праздник, которая жила в сердце каждого.

На гитаре-то играл Зе-Жозефа, а мулат только таскал ее по вечеринкам, славу же они делили поровну. Когда Собрала спрашивали, умеет ли он играть, он отвечал — умеет, только сейчас ему не хочется, настроения, мол, нет.

— Бросьте! Раз уж Зе взял в руки гитару, чего мне срамиться. Гитару пожалейте — она только его признает. Давай-ка, братец, начни-ка вот эту…

И он говорил сущую правду. Пальцы Зе птицами порхали по струнам, и никому не хотелось состязаться с таким мастером. Курчавая голова, похожая на расправившую крылья бабочку, качалась в такт, детская улыбка появлялась на губах, — грустная, детская улыбка, даже если играл гитарист что-нибудь озорное и веселое. А кончалась пирушка только с рассветом, и всегда одним и тем же: гитарист сидел на полу, прижав гриф к щеке, и плакал, и просил неизвестно кого:

— Братья, братья!.. Не обижайте меня, не мучьте… Горько мне… Зовите меня по имени! Жозе Фирмино я! Жозе Фирмино!

Собрал поднимал товарища, прихватывал гитару, и они уходили. Шли они через ночь, рассвету навстречу, и Зе с Островов казался в такие часы ребенком, а Собрал — заботливым отцом, хоть годами и был моложе.

Зе было на что обижаться, было отчего тосковать. Он все никак не мог позабыть Жозефу, имя которой намертво приклеилось к его собственному имени, — поначалу все потешались, а потом, тронутые такой верностью, замолкали. Об этой истории много шло разговоров.

— Ах, бесстыжая! Притворялась, что любит, а сама к белому ушла!

И сеньор Жануарио, лавочник и владелец кофейной плантации, гулял в воскресенье под ручку с мулаткой Жозефой, разряженной и накрашенной, и клялся, что заявит в полицию, если жалкий плотник с Островов снова будет торчать у дома…

— Меня зовут Жозе Фирмино! У меня грех на душе! Я убил! Не зовите меня Зе-Жозефа!

Так кричал плотник, расхрабрившись от выпитого, пьяный и избитый. А верный друг Собрал вел его домой — в пустой, брошенный Жозефой дом… И еще одна радость в жизни была у них — сдать работу подрядчику и в субботу забыть обо всем, выпить вина. Вот как сегодня.

— Ну так как, Недобрал? Что будет, братец? Выставит он бочонок?

Мулат весело кивает. Время уже за полдень, а солнце так и не выглянуло, только холодный ветер раздувает рубахи, шелестит листвой зеленой ветви, вывешенной в знак праздника.

— Чего ржете? — спрашивает старый Бастиан, — чему радуетесь?

— День нынче хорош, папаша! — кричит в ответ Собрал. — Праздник сегодня устроим! Хозяин выставит вина!

— Выставит, как же! Жди, дожидайся! Только бы зубы скалить! Смотрите, как бы не заплакать!

Старик презрительно сплевывает и, как старая мудрая черепаха, уходит медленно прочь. Тут Шаншо, спохватившись, кричит ему вслед:

— Молчи, старик! Не каркай!

О Бастиане шла нехорошая слава, поговаривали, что у него дурной глаз, что он знается с нечистой силой, а потому может, к примеру, разжечь костер без единой спички, может навести порчу — все может…

— Перестань, Шаншо! Как ты разговариваешь со старшим, дубина?!

Парень осекся на полуслове.

Хоть и холодно, а весело. Зе-Жозефа, и Собрал, и подручный его, Пирулито, готовятся к празднику, работы осталось всего ничего, в полчаса управятся. Люди горохом сыплются с лесов, галдя, свистя, перекликаясь. Нет только Шаншо — он обиделся, и старого Бастиана — тот сидит в своем домике, дымит самокруткой, бормочет себе под нос никому не понятные слова. Все сильней, все холодней становится ветер.

Бог знает сколько лет этому обычаю, из какой глубины веков пришел он: когда работа окончена, когда пролит пот и набиты мозоли, надо укрепить на шесте зеленую ветку или просто тряпку, все равно какую, — это возвестит всем, что нынче праздник, что день сегодня короткий. Густая зеленая ветвь, развевающаяся над лесами, обещает: хозяин привезет бочонок вина.

— Честью клянусь, братья! Выплатят жалованье — согреемся!

— С чего ты развеселился, Собрал? Вроде еще трезвый?!

— Умный человек без вина пьян, а ты, и выпив, киснешь.

Пирулито счел за благо промолчать. Заспоришь — можно и в рожу получить, хоть Собрал ему не бог весть какое начальство, а свой брат, работяга. А все же лучше не задираться: «Умный всегда смиряется, а глупый, как индюк, надувается». Но злоба, как ягуар, кусает за сердце: Собрал столько наговорил про бочонок, а где он? Нет его. И потому Пирулито дерзко огрызается:

— Посмотрим, кто прав окажется: плотник или подрядчик. У подрядчика-то в голове поболе, чем у тебя, дурака.

— Заткнись, я сказал! Ты-то и подавно только топором махать умеешь! Придурок! Слыхали: «…в голове поболе…»! Ничего у хозяина нет — одна только власть в руках.

— Ладно-ладно… Вот увидишь, чего нам нацедят в кружку за ради праздничка… Погляди-ка на рожу Сантоса…

А на лице десятника ничего, кроме злобы, написано не было. Показалось даже на миг, что ветер задул еще свирепей. А злился он оттого, что в саду неподалеку уже ставили доски на обрубки деревьев, готовились к пирушке, подрядчик же ему сказал как отрезал, что расчет — только в конторе, кто не явится — вовсе без гроша останется, вина не будет ни капли, прошли те времена, доходу нынче мало, расходов выше головы, заказы сокращаются, так что праздника никакого не будет.