Василий Аксенов - Стальная птица

Попенков сидел тихий, скромный, надо признать, совсем не бахвалился. Выпили. Ребята, чтобы это дело замять, начали песни петь военных лет и довоенные, разные маршевые песни:

— Вот наша Стальная Птица, — сказал Васька Аксиомов, обнимая Попенкова, — наша самая настоящая Стальная Птица.

— Стальная, цельнометаллическая, — ласково продолжил Толик Проглотилин.

Ну, естественно, все заржали. Нашим ребятам палец покажи — оборжутся.

И тут, братцы, произошло нечто странное, как пишут в романах. Попенков вскочил, замахал руками, в самом деле, как птица, глаза его загорелись, он прямо страшный стал какой-то и заорал на полупонятном языке:

— Кертль фур линкер, я так и знал, наконец-то! Да, я Стальная жиза, чуиза дронч! Ага, попались фричеки, клочеки крыть, крыть, крыть! В полете — свист и коготь перкатор!

Все мы обомлели, глядя на это чудо, а он вдруг затих, засмущался, мягко улыбнулся, присел:

— Ловко я вас разыграл? Смешно?

У всех отлегло от сердца, захохотали — во, шутник! во, Стальная Птица! во, нервная система! А он меня отозвал в сторонку.

— Я, собственно, Миша, вышел по вашу душу, — сказал он мне тихо.

Меня стало трясти, и я решил — если что, буду уж до конца защищаться, стоять насмерть.

— Вы не поможете мне завтра мебель занести? — спросил он. — Один я не справлюсь, а жена, знаете, слабая женщина. Знаете, решили обставиться, а то живем, как на бивуаке. Хочется родственников встретить с мебелью.

— Ладно, Стальная, — сказал я, честно говоря с облегчением, потому что душа моя ему не понадобилась, — ладно, Стальная Птица, чем можем, тем поможем. Завтра приду с Васькой и Толиком.

Вот такая была история, ребята. Поехали дальше. Рюмки на уровень бровей! Салют. Ну да мебель мы ему занесли, а вечером он заколотил парадный подъезд. С того времени жильцы стали ходить через черный ход.

Я лечил его много раз и каждый раз будто с завязанными глазами, каждый раз диагноз был для меня абсолютно неясен. В конце концов мне стало казаться, что выздоравливает он вовсе не от моего лечения, не от антибиотиков, не от физиотерапии, а просто по собственному желанию, так же, как и заболевает.

Каждый вызов к нему был для меня мукой, напряжением всех Душевных сил, то есть всех сил высшей нервной системы. Во-первых, мне иногда начинало казаться, что в нем, в его организме, заключено нечто могучее и таинственное, нечто такое, что начисто опровергает мое мировоззрение советского врача. Во-вторых, каждый раз я ловил себя на том, что эта тайная сила ввергает меня в состояние полной абулии, т. е. отсутствия всех волевых реакций, в дремучее состояние домашнего животного, ждущего только приказаний, только удара бичом.

Однажды он попросил меня положить на две недели в нашу клинику его родственника, здоровенного бугая, похожего на молотобойца. Я осмотрел этого родственника и, разумеется, отказался госпитализировать абсолютно здорового человека. С какой стати, думалось мне, ведь в клинике даже коридоры забиты тяжелобольными людьми, действительно нуждающимися в лечении.

— Поймите, доктор, — стал упрашивать меня Попенков, — этот человек приехал издалека, месяц провалялся в котловане Дворца Советов, он погибнет, если вы его не спасете.

— Отнюдь нет, товарищ Попенков, — возразил я. — Ваш родственник в прекрасном жизнедеятельном состоянии. Если же он устал с дороги, пусть отдохнет у вас. Я замечаю, что наш вестибюль почти уже превратился в довольно комфортабельную квартиру, — тут я позволил себе усмехнуться.

Это было в тяжелые для нас, медиков, дни, зимой 1953 года. Совсем недавно была арестована группа профессоров, которым были предъявлены страшные обвинения. Всю свою жизнь я преклонялся перед этими учеными, по сути дела, это были мои учителя, и я не понимал их логики. Как они смогли сойти со столбовой дороги гуманизма на путь преступлений против человечества? Конечно, я не высказывал вслух своих мыслей.

Дело усугублялось тем, что преступления этих ученых рикошетом били по всем нам, честным советским врачам. У некоторых людей появилось недоверие к белым халатам. В поликлинике, где я раз в неделю проводил консультации, мне приходилось сталкиваться с фактами такого недоверия, а также с оскорбительными замечаниями, представьте, по поводу моего носа. Никогда не думал, что нос имеет какое-то отношение к медицине.

Однажды ночью, лежа в постели, я услышал шум поднимающегося лифта. Лифт в нашем доме несколько лет уже не действовал, поэтому необычный, неожиданный этот шум меня насторожил.

«Лес рубят, щепки летят», — подумал я, быстро встал и надел теплые вещи.

Раздался тихий стук в дверь, я спокойно открыл — на площадке стоял Попенков.

— Я хотел с вами посоветоваться, доктор, — сказал он, — в чем дело, не пойму. Третьего дня вы мне дали лекарство от ушей, а отреагировала печень. Простите, но я давно замечаю некоторые странности, фучи мелаза рикатуэр, вы даете от сердца»

а в мочеточнике страшная резь, крыть, крыть, лиська бул чварь, от ваших витаминов — резкий авитаминоз. В чем дело? Вы не можете мне объяснить?

Честное слово, он так мне все и сказал.

— Да, понимаю, — ответил я, — извините, больше это не повторится.

Утром я отвез его родственника в клинику.

— Да, мы должны смело смотреть в лицо фактам. Есть еще много неизученного в природе…

— Вы меня простите, товарищи, может быть, я покажусь вам

сумасшедшим, но…

— Что же вы замолчали? Продолжайте!

— Нет, я подожду.

— Давайте еще раз сопоставим наши данные с антропометрией, данными анализов и рентгенограммами какого-нибудь homo sapiens.

— Нонсенс, коллега! Может быть, вы полагаете, что нормальная анатомия и нормальная физиология как-то изменились

за последнее время?

— Товарищи, вы будете меня считать сумасшедшим, но…

— Опять вы замолчали? Говорите.

— Подожду.

— Однако наши данные настолько поразительны, что поневоле напрашиваются…

— Доктора, давайте оставаться все-таки в рамках науки.

Чудес на свете не бывает.

— Да, но так мы не выйдем из тупика.

— Товарищи, должно быть, я сумасшедший, но…

— Ну, говорите!

— Говорите же!

— Высказывайтесь!

— …но нельзя ли предположить, что перед нами самолет?

— Представьте себе, что и мне казалось это, только язык не поворачивался.

— Коллеги, коллеги, давайте останемся в рамках…