Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

Затем я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь в противоположную сторону от своего дома, вниз по холму, такому крутому, что мои ноги бегут сами, будто спешат куда-то с какой-то своей целью. И только когда я добираюсь до низины, то могу сдержать бешеную энергию, которой налиты мои бедра, и хоть немного сообразить – что сейчас произошло.

Все это было похоже на сны, которые я вижу в последнее время, когда просыпаюсь с покалыванием во всем теле, накричав во сне на кого-то, кто этого никак не заслуживал. Несколько ночей назад я наорала на милую даму, которая приходит убирать наши офисы каждое утро. Слова, которые я выкрикивала ей, были настолько мерзкими, что я, когда проснулась – даже не могла поверить, что вообще знаю их; что они живут в моей голове.

Я сажусь на низкую кирпичную стену. Дождь не прекращается, и я промокла насквозь – он пропитал и мою куртку, и джемпер, и футболку. Но холод не ощущается – я просто сижу здесь, не обращая внимания на воду вокруг и гадая, будут ли теперь со мной постоянно происходить такие вспышки. Гнев прорывается изнутри меня в мою реальную жизнь. А я не могу позволить ему отравить то хорошее, что в ней есть! Я этого не хочу. Я не имела в виду ни слова из тех, которые только что выкрикнула, когда сорвалась на Верити. Однако, стоило лишь услышать единственный триггер – и я все равно их произнесла. Я знаю, что она любит меня, что ей не все равно. Но может, мне лучше оставить ее в покое, дать ей заняться своей жизнью? Мои проблемы уже слишком сильно ее коснулись. Я не должна допустить подобное в дальнейшем. Я помню ее слова: «Я больше не могу так продолжать», и понимаю, что – как и для всех остальных подруг, которые постепенно исчезали из моей жизни, словно растворяясь в воздухе, – становлюсь для нее обузой.

Я смотрю в свой телефон. Он сердито помаргивает экраном, раздраженный тем ущербом, который ему нанесла вода. В моих контактах по-прежнему полно имен, которые я помню, – людей, которым привыкла звонить, когда чем-то расстроена; людей, с которыми я встречалась по будням, пила коктейли, ходила в кино. Но сейчас я не могу позвонить никому из них – все это было слишком давно. Есть только один человек, который точно не пропустит мой звонок, который возьмет трубку. Я нахожу номер и нажимаю зеленый значок вызова. Она отвечает на третьем гудке.

– Мам, – говорю я. – Можно мне пожить у тебя какое-то время?

Глава 11

Я опираюсь ладонями о стену гостиной, утыкаюсь в них лбом и закрываю глаза. Даже зажмурившись, я знаю цвет этих обоев – тиснено-кремовые, с выпирающими неровными цветами, которые так и собирают пыль со времен моего детства. Я стою так, склонив голову, пока вошедшая мама не оттаскивает меня и не сажает на диван. Я ковыряю пальцем прореху в подушке, подтягиваю колени к подбородку и прячу в них лицо. Радио громко бормочет из кухни, ведущие болтают о том, что уже почти выходные.

– Еще только среда, – говорю я в свои колени. – Время тянется так медленно, почему бы ему вовсе не остановиться?

– Ты о чем, милая? – Мама держит чашку с чаем у моего лица, и я ощущаю тепло на своей щеке. Я отлепляюсь от колен, сдуваю волосы с носа. Беру обеими руками коричневую в разноцветный горох чашку и согреваю о нее ладони. Нодди Холдер принимается орать по радио: «Это Рождествооооо!»

– Ты всегда умела создать праздничную атмосферу, – замечаю я, но мама вскакивает, бежит на кухню и выключает радио. Тишина напоминает мне о чем-то и помогает понять, почему я чувствую себя странно с тех пор, как приехала сюда полчаса назад. Я смотрю вверх. Потолок голый. Он должен быть покрыт бумажными гирляндами буйных розовых, пурпурных, зеленых и красных расцветок. Я встаю и иду вслед за мамой.

Она заглядывает в духовку. Картонка из-под яблочного пирога от «Тети Бесси» [7]лежит рядом.

– А где же все украшения, мама?

Здесь должен стоять Санта, который поет песню, когда мимо него проходишь. В туалете должны быть коврик на сиденье и держатель для бумаги в форме оленя Рудольфа. Но ничего этого нет.

Мама спешит обратно в гостиную – и я, как хвостик, за ней, – плюхается на диван, разрывает пачку диетического печенья и протягивает мне одно.

– Мама, где украшения? – Отопление жарит так сильно, что моя кожа становится влажной.

– О, я просто подумала, что повешу их попозже, если вообще стану заморачиваться.

– А почему бы не повесить их сейчас? Уже декабрь.

Мама смотрит в сторону, покручивая локон своих осветленных волос. Она красит их всю мою жизнь. Я понятия не имею, какой у нее натуральный цвет.

– Если ты хочешь, чтобы я их повесила, – я повешу. Просто я не думала, что мы будем отмечать Новый год, вот и все. В любом случае, может, включим телевизор? Сейчас почти время для «Умников и умниц».

Она встает и нажимает кнопку на телевизоре. Пульт потерян сто лет назад – вероятно, завалился в одну из дырок на этом многострадальном диване.

– А потом у нас будет твой любимый ужин – шикарные макароны с сыром и рассыпчатый пирог на десерт.

Телевизор маленький и нечеткий. Все, что я вижу, – синий задник в студии, и понятия не имею, кто сегодня конкурсанты.

Мама прибавляет громкость.

– Мы не сможем читать вопросы с экрана, потому что там ни черта не разберешь, – объясняет она. – Так что сиди тихо. Мне нужно слышать, что они говорят.

Я сажусь на диван и пытаюсь притвориться, что знаю ответы на вопросы о Тинтине [8]и Великом лондонском пожаре. Мама тоже притворяется, громко выкрикивает их – и всегда неправильно. Каждый раз, когда объявляют правильный ответ, она бормочет под нос:

– Но я была так уверена…

Все как в детстве, когда я так же сидела после школы на этом диване и смотрела с мамой игровые шоу. Снаружи доносились детские крики: девочки в пастельных шортах-«велосипедках» тренировались делать «колесо», мальчики обменивались футбольными карточками или вкладышами. Мяч безостановочно стучал о стену. Иногда я вижу сны, от которых невозможно избавиться, – я снова в школе, бреду по гулким коридорам, а девочки с яркими светлыми «хвостиками» хихикают мне вслед.

Диван всегда был моим убежищем от всего этого: белозубые улыбки ведущих игровых шоу, звук зуммеров и выкрикнутые ответы меня успокаивали. Но сегодня это не срабатывает. Я ерзаю по дивану, пытаясь отыскать положение поуютнее. Я хочу поговорить с мамой. Спросить ее, почему стены тоже голые.

– Мам, а где твои открытки?

– Шшшшш, я не слышу вопроса, – шипит она, прежде чем громогласно выкрикнуть: – Кэрол Вордерман!

Конкурсант по телевизору спокойно отвечает: «Битлз».

– Черт, я была так уверена! – сокрушается мама, пока я вновь осматриваю стены в поисках красной веревки с зелеными прищепками, куда она обычно прикрепляет разные открытки.