Кейси Маккуистон - Красный, белый и королевский синий [litres]

– Послушай, – говорит Оскар, – кто-то в этой гребаной кампании должен сохранять хладнокровие, пока все остальные терпят катастрофу. Все будет хорошо. Я в это верю.

– А что насчет меня? – спрашивает Алекс. – Думаешь, у меня будет шанс в политике после того, как я стал звездой в каждой мировой газете?

– Тебя поймали, – пожимает Оскар плечами. – Такое случается. Подожди немного и попытайся снова.

Алекс смеется, но все же чувствует, что смог дотянуться до чего-то засевшего глубоко в груди и вырвать это. Это что-то не от Клермонтов, а от Диасов. Не хуже, не лучше – просто что-то другое.

Генри отвели собственную комнату в Белом доме на время его пребывания. Англия пощадила его на целых две ночи, прежде чем ему необходимо возвращаться на родину для турне, в ходе которого он должен будет оценить свой собственный ущерб. И снова, как же им повезло, что Кэтрин вернулась в игру. Алекс сомневается, что в ином случае королева была бы так же великодушна.

Именно поэтому немного забавно, что комната Генри, стандартные покои для размещения королевских гостей, называются Спальней королевы.

– Она какая-то… слишком агрессивно розовая, нет? – сонно бормочет Генри.

И это правда. Комната выполнена в федеральном стиле с розовыми стенами, розовыми коврами и постельным бельем, розовой обивкой на всем, начиная от стульев и дивана в гостиной, заканчивая балдахином на кровати.

Генри соглашается спать в этой комнате, а не в спальне Алекса, потому что «уважает его мать». Будто каждый, кто прикладывает руку к воспитанию Алекса, не прочитал в мельчайших подробностях о том, что они вытворяли, когда оказывались в одной постели. Алекс не страдает такими комплексами, поэтому он пробирается по коридору из своей Восточной спальни и наслаждается вялым ворчанием Генри.

Они просыпаются полуголыми в тепле собственных тел, пока первый осенний холодок прокрадывается снизу под кружевными занавесками. Низко мурлыкая себе под нос, Алекс прижимается всем телом к Генри под одеялом: спиной – к груди Генри, задницей…

– Черт подери. Привет, – бормочет Генри, дергая бедрами от прикосновения. Несмотря на то, что он не может увидеть лица Алекса, тот все равно улыбается.

– Доброе утро, – произносит Алекс и слегка ерзает задницей.

– Сколько времени?

– Семь тридцать две.

– Самолет через два часа.

Из груди Алекса вырывается тихий звук. Он поворачивается и обнаруживает заспанное лицо Генри с наполовину открытыми глазами.

– Уверен, что мне не следует ехать с тобой?

Генри качает головой, не поднимая ее с подушки. Это выглядит мило.

– Это не ты опустил всю монархию и свою семью в собственных письмах, которые прочел весь мир. Я должен разобраться со всем сам, прежде чем ты вернешься.

– Это справедливо, – отвечает Алекс. – Но уже скоро?

Губы Генри растягиваются в улыбке.

– Безусловно. Тебе предстоит фотосессия в качестве королевского бойфренда, подпись рождественских открыток… Ах да, интересно, заставят ли они тебя выпустить свою серию косметики, как Марту…

– Заткнись, – стонет Алекс, тыча его под ребра. – Ты чересчур этим наслаждаешься.

– Я наслаждаюсь этим достаточно, – возражает Генри. – Но, если говорить серьезно, все это… пугающе, но немного приятно. Заниматься всем этим самостоятельно. Мне не давали столько свободы… никогда.

– Ага, – отзывается Алекс. – Я горжусь тобой.

– Фу, – произносит Генри с ровным американским акцентом и смеется, а Алекс толкает его локтем.

Генри притягивает его к себе и целует. Алекс смотрит на его русые волосы, рассыпающиеся по розовой подушке, длинные ресницы, голубые глаза, красивые ноги и изящные руки, прижимающие его запястья к кровати. Все, что он любит в Генри, находится в этом одном мгновении – в смешке, в том, как он дрожит, как уверенно изгибается его позвоночник в счастливом и раскованном сексе в этом прекрасно обставленном эпицентре урагана.

В этот день Генри возвращается в Лондон, а сам Алекс возвращается к предвыборной кампании. Теперь они должны понять, как им быть в реальности и как любить друг друга у всех на виду. Алекс знает, что они к этому готовы.

Почти четыре недели спустя

– Позволь мне уложить твои волосы, дорогой.

– Мам .

– Прости, я тебя смущаю? – спрашивает Кэтрин, сдвинув очки на кончик носа и поправляя густые волосы Генри. – Ты скажешь мне спасибо, когда на твоем официальном портрете не будет прилизанных волос.

Алекс должен признать, что у королевского фотографа исключительное терпение, в особенности учитывая то, что они сменили три разных локации: сады Кенсингтона, душная библиотека Букингемского дворца и внутренний дворик Хэмптон-Корта. Затем решили бросить всю эту затею ради скамейки в закрытом Гайд-парке.

(– Словно какие-то бродяги? – спрашивает королева Мэри.

– Заткнись, мам, – отвечает Кэтрин.)

Сейчас, когда Алекс официально «ухаживает» за Генри, им необходимы официальные портреты. Он старается не слишком задумываться о том, что его лицо появится на шоколадных плитках и стрингах из сувенирных магазинчиков Букингемского дворца. По крайней мере, рядом с ним будет лицо Генри.

В стилистике подобных фото всегда учитываются какие-то психологические расчеты. Стилисты Белого дома одевают Алекса в то, что он бы надел в любой другой день – коричневые кожаные мокасины, узкие брюки коричневого оттенка, легкую хлопчатобумажную рубашку от Ральфа Лорена с расстегнутым воротником. Однако в подобном контексте все это смотрится уверенно, плутовато и определенно по-американски. На Генри же застегнутая на все пуговицы рубашка от Burberry, заправленная в темные джинсы. Сверху накинут темно-синий кардиган, из-за которого королевские стилисты несколько часов ссорились в Harrods. Они хотели получить образ идеального и благородного интеллектуала Британии, возлюбленного с блестящим будущим ученого и филантропа. На скамейке рядом с Генри даже оставили небольшую стопку книг.

Алекс смотрит на него, застонавшего и закатившего глаза от причитаний своей матери, и улыбается от того, насколько вся эта обертка походит на настоящего, суматошного и сложного Генри. Пиарщики постарались на славу.

Они снимают около сотни портретов, просто сидя на лавке рядом друг с другом и улыбаясь. Часть Алекса все еще борется с осознанием того, что он действительно там, посреди Гайд-парка, перед лицом Бога и всеми людьми, держит руку Генри на своем колене перед объективом камеры.

– Видел бы это Алекс из прошлого года, – говорит он, наклоняясь к уху Генри.

– Он бы сказал: «О, так я теперь влюблен в Генри? Должно быть, именно поэтому я всегда веду себя с ним, как дебил», – заканчивает за него Генри.