Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

На дрожащего в умопомрачении Толю мои слова почему-то произвели впечатление. Он как-то помягчел, ослабел… досчитал до двадцати, а потом начал с начала. Я заметил, что глаза его наполнились слезами, а рука, держащая меня за вихры, стала восковой. Я попытался освободиться…

Но тут в дверном проеме появился супостат Толи — зевающий капитан дальнего плавания, в щегольских бордовых плавках с маленьким бронзовым дельфином, с зеленым китайским полотенцем на плече. Полотенце посверкивало вышитыми на нем золотыми нитками драконами.

Капитан, видимо, решил искупаться, или был разбужен шумом… пошел посмотреть… а полотенце взял с собой для маскировки.

Начавший было ослабевать физик-ядерщик мгновенно превратился в бешеную боевую машину, в тигра, в Атиллу. Отскочил от меня и бросился на капитана. Попытался поразить его страшным ударом кулака с зажатым в нем ножом — в лицо. Капитан сумел отвести руку с ножом от лица, но Белка чиркнула его на обратном ходу своим острым кончиком по покрытому тропическим загаром плечу и оставила на нем неровную кровавую полосу.

Тут запричитала вышедшая из соседней комнаты Раиса.

— Толенька, что ты делаешь? Все не так, как ты думаешь, я люблю только тебя! Милый мой, успокойся, родной…

Толя резко оттолкнул капитана и бросился на мою маленькую тетю, рыча как медведь. Повалил ее…

Остановить его наверно не смогла бы и заколовшая Атиллу сестра бургундского короля. Сестра не смогла бы, а капитан смог. Он как-то неестественно согнулся, затем разогнулся и свалил ужасным ударом ребра ладони в горло обезумевшего ревнивца, уже занесшего руку с ножом над голосящей тетушкой. За несколько дней до этой битвы он мне рассказывал, что научился подобным приемам у самого Бруса Ли в Гонконге, но я ему не поверил. Потому что не был уверен, что Брус Ли, Гонконг, Нью-Йорк, Джон Ленон и прочие чудеса существуют на самом деле. Подозревал, что все эти люди и места не реальность, а только родившиеся из советской пустоты фантомы…

Тетка Раиса встала. Капитан ее обнял. Поверженный Толик-Атилла скульптурно лежал без движения у их ног. Мы с капитаном перенесли его на ту кровать, где лежал мой бумеранг. Бумеранг, как потенциальное холодное оружие, был вынесен на веранду. Толикова «Белка» была вручена мне и спрятана в чемодане. Плохонький этот ножик поехал со мной много лет спустя в эмиграцию и до сих пор лежит у меня на столе. Он-то и навеял это сентиментальное воспоминание. Тут самое время написать лирическое отступление «О советских перочинных ножах и о навеваемых ими печальных мыслях». И я, клянусь громом, это обязательно когда-нибудь сделаю…

Мы с Раисой вытерли кровь с капитанского плеча китайским полотенцем. Золотые драконы порозовели. Рану обработали перекисью водорода из аптечки и заклеили синей изоляционной лентой. После этого Раиса и капитан вручили мне пустой графин литра на три с половиной и послали за чачей.

— Вот тебе пузырь, лети… Без чачи нам всем крышка, — сказал капитан, похлопывая меня по плечу, — веревками его вязать нельзя, это уголовно наказуемое деяние, а если не связать, то он, как очнется, вырвется и за ножом побежит… Чача нужна, хоть из под земли достань! У нас только пол-литра есть и красное. Маловато для такого темперамента.

Все эти драматические события произошли быстрее, чем я их описал. Было все еще очень рано — без десяти шесть. Где можно в это время тут чачу достать? Второе ущелье за рыбзаводом — не Сан-Франциско.

Я конечно мог пойти к доктору Грушину, симпатичному московскому цинику лет тридцати пяти, с которым у меня завязалась странная дружба. У него были и чача и вино, которые он использовал исключительно для совращения слабого пола. Но доктор был помешан на психоанализе, он наверняка начал бы меня мучить расспросами и обязательно захотел бы осмотреть и опросить поверженного Толю и раненого капитана. Его тема! А потом начал бы писать протоколы…

Поэтому я направился прямо к маленькому рынку… тут, недалеко… на полянке, у речки Ряпши. Там обычно абхазы продавали чачу, фрукты и соленые огурцы, засоленные в душистом укропном рассоле. Отравленные обильными кавказскими возлияниями московские и питерские алконавты притаскивались по утрам на неверных ногах на рынок и умоляли коренастых рыжеволосых абхазов, налить им чашечку рассола. Те гоготали гортанно и предлагали купить килограмм соленых огурцов за два рубля, а литр рассола обещали долить бесплатно…

На рынке никого не было, кроме двух мирно пасущихся осликов да четырех мертвецки пьяных мужчин, спавших вповал на колючей траве. Продавцы наверное ушли отдыхать под навесы, туда, где сушился лавровый лист, и товар с собой забрали.

Я побежал к спасателям. Они жили в соседнем с нашим коттедже. Чача у них была. Спасатели покупали этот убийственный напиток у абхазов десятилитровыми канистрами. На казенные деньги, предназначенные на краску и запчасти для катера, шлюпки, спасательных кругов и хибарки на курьих ножках на пляже, откуда они наблюдали за купальщиками в полевой бинокль.

Нужно было как-то без вреда для себя разбудить спасателей, огромных мужиков, пивших обычно ночь напролет эту самую чачу с такими же как и они, суровыми и битыми жизнью поварихами и уборщицами, а днем отсыпавшихся в хибарке на пляже.

Я постучал, размышляя про себя о том, кто хуже — ослепленный ревностью дядя Толя с ножом в руке или взбешенный спасатель по прозвищу Илья Муромец, которого разбудили или «сняли с бабы» в шесть утра. На мой стук никто не отозвался. Я осторожно приоткрыл дверь. Из этой двери тут же вылезла огромная крабья клешня, схватила меня за шкирку, как котенка, и втащила в комнату. Это была украшенная наколками (якорь, русалка и Сталин) рука Ильи Муромца.

— Вот мы вора и поймали, — прогудел могучий спасатель на водах голой до пояса поварихе Трине, возлежавшей по-древнеримски на лагерной койке. Трина пьяно тряхнула растрепанной копной выгоревших на южном солнце волос, развязно посмотрела на меня, поиграла кокетливо своей отвислой грудью, а затем смачно рыгнула и прохрипела: «Ууу, красавчик твою мать…»

Илья Муромец похабно поцеловал меня в щеку и ткнул под ребра свинцовой ручищей.

— Что же мне с тобой сделать, Вадя, за то, что ты наш катер без спросу брал, подружек катать в пограничной зоне, и весло с шлюпки стырил? — пробасил Илья Муромец, — ладно, пловец, я сегодня добрый, давай выпьем… Триночка, голубка, разливай… И прикройся, а то мальчик мне на одеяло кончит. Вадюхе налей как воробей накакал, не дорос он еще до высшей лиги… Это еще что, на кой хер тебе графин?

— Дядя Илья, мне позарез чача нужна, литра три, тут человечка одного болящего надо успокоить… Пока он всех нас не перерезал ножичком. Деньги тут.