Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

— А что если они Темку там… топором?

— Да не ссы ты! Топором…

— Может лучше в милицию позвонить?

— Ну нет, я мусорам звонить не буду. Себе дороже.

Мы побежали. В сердце у меня зажглись два огня — страх и любопытство. Страх был небесно-синий. Любопытство — белое.

Подбежали к тому подъезду. Без труда открыли тяжелую железную, покрытую местами облупившейся зеленой краской дверь.

В подвале меня поразили трубы отопительной системы… много труб… казалось, что мы попали в брюхо динозавра. А трубы, обитые изоляционным материалом, — это его кишки.

Помещение было небольшое и плохо освещенное… пахло паром, гнильем и кошачьими экскрементами. Мы осмотрелись, никого и ничего там не было. Кроме труб и подозрительно шевелившейся кучи вонючего тряпья в углу. Кошки?

Хотели домой идти, но Вася обнаружил еще одну дверь, поменьше первой, но толстую-претолстую. Она вела в помещение, похожее на бомбоубежище. На ощупь нашли выключатель. Зажглись несколько слабеньких зарешеченных лампочек…

Длинный коридор. Шесть или восемь дверей. В конце коридора — туалет. Рядом с которым, на стене, кто-то нарисовал углем непристойную сцену.

Пошли по коридору.

Осторожно открывали двери… одну за другой… заглядывали, заходили.

В одной комнате помочились на стену. В другой Вася нацарапал на стене гвоздем дурацкую надпись: «Вася и Гоша школьники. Хуй».

И нарисовал мелом две смешные фигурки, домик и солнце…

Он всегда носил с собой в кармане мел. Воровал его в школе.

То ли в шестой, то ли в восьмой комнате мы получили сюрприз. Приоткрыли дверь и сразу услышали стоны. Заглянули.

Посередине комнаты стоял топчан. На топчане лежали двое. Тема лежал на животе. Руки и ноги мальчика были привязаны к ножкам топчана. На Теме лежал мужчина лет сорока пяти. Тот самый «дядька», который заманивал Васю в подвал и дал Теме рубль. Дядька был одетый, а Тема — голый. В полутьме тело Темы серебрилось как рыба…

Дядька как-то странно дергался. Как будто забивал собственным телом гвоздь. Тема жалобно стонал, что, видимо, нравилось лежащему на нем дядьке. Дядька весело хрякал.

Двое мужчин сидели на ящиках. Третий ящик помещался между ними. На нем стояли три бутылки и свеча. Свеча горела и коптила. Они курили папиросы, пили по очереди из горлышка и играли в буру засаленными картами с оборванными углами. По стенам прыгали тени.

Мы окаменели.

Видимо кем-то уже просвещенный Вася прошептал мне на ухо: «Гляди, дядька Темку ебёт».

— Куда?

— Куда-куда… В сраку.

— А разве можно?

— Можно.

— А зачем?

— Ему клево.

— Кому?

— Дядьке.

— А Теме?

Спрашивая это, я не лукавил и не острил. Не понимал того, что происходило у меня перед глазами, но догадывался, что Теме больно.

Что такое больно я уже знал. Месяц назад тетка-хирург в районной поликлинике вскрыла мне застарелый гнойник на ноге, а потом вычистила рану. Стонал я тогда раз в пять громче Темы.

Неожиданно в комнату вбежала кошка. Мягко задев нас длинным вертикальным хвостом.

Один из сидевших на ящиках мужчин схватил пустую бутылку и бросил ее в кошку. Не попал. Бутылка с грохотом и звоном разбилась, а кошка злобно мяукнула и бросилась вон из комнаты… но запуталась у нас в ногах и вцепилась когтями в жирную голень Васи. Вася заревел как раненый мастодонт.

Я успел улизнуть до того, как другой мужчина втащил ревущего Васю в комнату с топчаном и ящиками. Спрятался в соседней комнате. Затаил дыхание.

Через несколько минут вышел в коридор, подошел к неплотно закрытой двери и заглянул в щелку.

На Теме лежал уже другой мужчина. И дергался так же как первый. Каждое движение сопровождал хриплым криком: «Ах, блядь, ах, блядь, ах, блядь…»

Несколько раз просипел: «Как же хорошо, ебитская сила!»

Тема уже не стонал, только умолял неестественным надрывным фальцетом: «Дяденька, дяденька, не надо, мне больно…»

Вася стоял перед другим мужчиной на коленях. Тот держал голову Васи двумя руками и то притягивал ее к себе, то отводил ее от себя.

Страх и любопытство больше не горели у меня в голове. В ней появилась новая звезда. Слепящее фиолетовым светом желание…

Никакого сочувствия Васе и Теме я не ощущал.

Вышел из подвала я отягченный новым знанием. Побрел домой. Дома была только бабушка.

Ничего ей не сказал. Потому что знал — за то, что я перешел без спроса Ломоносовский, да еще и лазил в какой-то подвал — меня строго накажут. А если я расскажу про то, что происходило в той комнате, что я подглядывал, потащат в милицию… дойдет и до одноклассников и до учителей… может быть и из школы выгонят.

Никто не узнал о том, что я был тогда в подвале. Вася испытал такой сильный шок, что несколько лет не говорил. Кажется, родители отвезли его к бабушке, в Ригу, где он дальше и жил.

Бедный Тема умер. Один из насильников, третий по счету, задушил его во время эякуляции. «Чтобы не пищал».

Поймали мерзавцев, оказавшихся заезжими уголовниками из-под Курска, до банальности просто. Когда я уходил из подвала — впопыхах не закрыл за собой дверь. Ту самую, зеленую. Случайно проходивший мимо участковый заметил открытую дверь, заподозрил недоброе… вызвал подкрепление. Преступников задержали.

Второе происшествие, о котором я хочу рассказать, не такое драматическое и жуткое, скорее альковное или даже античное, произошло в душевой бассейна.

В начале второго класса на школьной диспансеризации у меня обнаружили сколиоз.

Искривление позвоночника! Врач сказал моей матери: «Возможно, ваш сын станет горбуном».

Пришлось записаться в спортивную школа плавания, ставшую моей первой настоящей школой жизни.

В спорте, как и во всем «советском» — доминировали тупость, насилие и обман. Сильные мальчики-пловцы задавались, важничали, тех, кто послабее, не считали за людей, третировали, иногда били. Тренеры мучили всех — и сильных и слабых. Часто грубили детям, орали, унижали. Заставляли одиннадцати-двенадцатилетних детей глотать «витамины», различные таблетки, увеличивающие мышечную массу, ускоряющие рост и заметно улучшающие результаты на соревнованиях. Спортивные врачи проводили над нами непонятные эксперименты, вливали что-то в вены.

Хочу отдать должное плаванию — мой позвоночник стал уже через год тренировок прямым как стрела. Надо было мне тут же послать бассейн и его обитателей куда подальше. Но я был робким ребенком, боялся гнева матери, и тренировался еще пять лет.

Никогда не забуду дистанцию в полтора километра. Плывешь, плывешь, гребешь, гребешь, толкаешь тело вперед, вперед… выдыхаешь в воду… вселенная качается в такт с твоим дыханием, хлорированная вода разъедает глаза, лезет в нос и уши… и ты должен плыть, плыть… Шестьдесят бассейнов. Туда — обратно. Туда — обратно. Каторжный труд. Потом — минута отдыха. А затем еще раз шестьдесят бассейнов.